Читать книгу - "Снег в Венеции - Николас Ремин"

Особенно томительны бывали вечера: в то время как все светские люди развлекались на балах-маскарадах, ей не оставалось ничего иного, как перебирать фотографии, писать письма или играть с супругами Кёнигсэггами в карты. На официальные маскарады, которые устраивались военными властями, ездить не хотелось, а на венецианские маскарады, настоящие маскарады, на которые в разные дворцы ежедневно съезжалось множество гостей, ее не приглашали по политическим причинам. Это Елизавета понять могла, но было все-таки немного обидно…

Елизавета считала, что по тому, как: человек нажимает на ручку двери, можно очень многое сказать о нем. Франц-Иосиф, например, прежде чем войти в помещение, в котором она находилась, непременно стоял некоторое время в нерешительности перед дверью. Иногда Елизавета слышала его тяжелое дыхание или кашель. Она предполагала, что в такие моменты он держит ладонь над ручкой двери, не решаясь открыть ее сразу. Вероятно, Францу-Иосифу не было безразлично то, как именно он переступит порог и какой у него при этом будет вид. Он резко – но не слишком – надавливал на ручку, причем делал это беззвучно, что свидетельствовало об умении императора соизмерять свои силы. Если бы существовал механический аппарат по открыванию дверей, он двигался бы с таким же спокойствием и четкостью. В выражении лица императора было тоже что-то механическое – эта улыбка, сиявшая, как узоры парадного мундира, эта широкая, можно сказать, геометрически безукоризненная улыбка… Шесть лет назад она казалась Елизавете милой, а теперь вот больше не кажется.

Ну а Кёнигсэгг, наоборот, никогда не может открыть дверь, чтобы не войти в противоборство с дверной ручкой. До Кёнигсэгг никак не дойдет, что, если не надавить на ручку до упора, а отпустить, едва коснувшись, дверь не откроется. Таковы уж они, эти ручки… И Кёнигсэгг приходилось постоянно убеждаться в этом на практике: дверь с первого раза никогда не открывалась, ручка же, неприятно щелкнув, возвращалась в исходное положение. Но Кёнигсэгг делала попытку за попыткой и наконец добивалась успеха – возникала на пороге комнаты со словами:

– Что-то с этой ручкой не в порядке, ваше императорское величество.

Сегодня утром на графине был наряд из темно-красного бархата в восточном вкусе, нечто среднее между утренним халатом и платьем. Он напоминал домашнее одеяние, что было неприемлемо для статс-дамы императрицы, по протоколу второй дамы в империи. Столь небрежный наряд ей не подобало носить даже в утренние часы, когда первая дама – императрица – была еще не одета и беззаботно прихлебывала горячий шоколад.

Но Елизавета ничего не сказала. Во-первых, прошлая ночь и так сложилась для Кёнигсэгг в высшей степени неудачно; во-вторых, Елизавете очень хотелось узнать о происшествии с надворным советником.

Может быть, штормовой ветер, который свистел вчера над крышей палаццо, унес почту в море? И уж не вместе ли с самим надворным советником? Елизавета хотела немедленно услышать увлекательную историю, ей так хотелось, чтобы предстоящий день стал веселее прошедших.

– Вастль утверждает, что моя почта пропала, – произнесла Елизавета.

Кёнигсэгг стояла перед столом, за которым завтракала императрица, и нервно мяла носовой платок. Глаза у Кёнигсэгг были красные от слез.

– Садитесь, графиня. – Елизавета могла бы сказать ей, что ни один мужчина не стоит того, чтобы из-за него так горько плакать. Но это вылилось бы в разговор, от которого она в данный момент сочла за благо отказаться. Сейчас самое главное – выяснить, при каких обстоятельствах пропала почта – Вастль говорит, что с надворным советником что-то случилось.

Кёнигсэгг кивнула и села на стул, держа спину так прямо, словно она была деревянная. Елизавета отчетливо поняла, что графиня силится не думать больше о том, как граф обидел ее сегодня ночью, а пытается сосредоточиться на вопросе императрицы.

– В каюте надворного советника произошло преступление. Надворный советник убит, – проговорила Кёнигсэгг слабым голосом. – Надворного советника убил человек, проникший в его каюту.

Елизавета опустила веки, глубоко вздохнула и на секунду задержала дыхание.

– Кто-то убивает на судне пассажира первого класса, и ему удается беспрепятственно сойти на берег?

– О преступлении стало известно уже после того, как пассажиры оставили судно.

– Откуда вы все это знаете?

– От жениха Вастль. Он ординарец Пергена. Они вчера вечером встречались, и Вастль только что мне обо всем рассказала.

– Кто такой Перген?

– Полковник из штаба Тоггенбурга. Он ведет расследование. Дело имеет политическую подоплеку. А больше я ничего не знаю.

– Политическую? Вастль не сказала, почему?

– Она упомянула только, что сначала за дело взялась полиция Венеции. А потом полковник Перген отстранил комиссарио.

– Какого комиссарио?

– Который отвечает за район Сан-Марко. Он венецианец.

– Что вы еще знаете?

– Есть еще одна жертва преступления. Женщина, которая находилась в каюте надворного советника, – сказала Кёнигсэгг таким тоном, что было ясно: мысли ее витают где-то далеко.

Елизавета вновь глубоко вздохнула Второй труп! Женщина! Выходит, и она, Елизавета, тоже причастна к этому страшному делу, потому что среди прочего пропали и письма, предназначенные лично ей!

– Известно уже, кто эта женщина?

– Нет. Однако Вастль сказала, что она была молода. – Кёнигсэгг высморкалась и продолжила вялым голосом, начинавшим раздражать Елизавету. – Перед смертью женщина была связана и подвергалась жестокому обращению.

Елизавета в третий раз вздохнула полной грудью.

– Кто жестоко обращался с молодой женщиной? Надворный советник или убийца?

На лице Кёнигсэгг появилось недоуменное выражение.

– Этого я сказать не могу.

– Имеет ли смысл мне самой расспросить Вастль?

– Думаю, она рассказала мне все, что ей известно.

– Каким путем моя почта попадает в королевский дворец?

– Курьерская почта проходит через канцелярию коменданта города. А потом лейтенант из комендатуры доставляет ее сюда.

– Выходит, что сам Тоггенбург обязан объяснить мне, что случилось с предназначенными для меня письмами.

Это был не вопрос, а констатация факта, и Кёнигсэгг понимающе кивнула.

Елизавета подумала, что надо пригласить Тоггенбурга.

– Есть у меня на завтра еще свободное для приема время? – спросила она. Это был странный вопрос и сама Елизавета, и Кёнигсэгг знали, что в Венеции у императрицы в распорядке дня никаких «пустот» не предусмотрено.

Но Кёнигсэгг – из соображений этикета – ответила не сразу, а после небольшой паузы:

– Нет, ваше императорское величество. Свободного времени у вас нет.

– Напишите несколько строк Тоггенбургу, – подумав, распорядилась Елизавета. – Я хочу видеть его завтра. Упомяните, что я желаю получить разъяснения о моей почте. Упомяните также, что я ожидала писем от его величества императора. Только и всего.