Читать книгу - "Ведомство страха - Грэм Грин"

Он долго насиловал свой сон, а потом стал терять над ним власть. Он уже больше не был на лужайке, теперь он бегал по полю за домом, где пасли ослика, который по понедельникам возил их белье в стирку на другой конец деревни. Они с сыном священника, каким-то чужим мальчиком, говорившим с иностранным акцентом, и его собакой по кличке Спот играли возле стога сена. Собака поймала крысу, а потом стала подкидывать ее кверху, крыса пыталась уползти с переломанным хребтом, а собака игриво на нее наскакивала. И тут он больше не смог видеть мучений крысы, схватил биту для игры в крикет и ударил крысу по голове; он бил ее и не мог остановиться, боясь, что крыса еще жива, хоть и слышал, как кричала ему нянька: «Артур, брось! Как тебе не стыдно! Перестань!» – а Хильфе смотрел на него с веселым азартом. Когда он перестал бить крысу и не мог даже на нее взглянуть, он убежал далеко в поле и спрятался. Но нельзя спрятаться навсегда, и, когда он вернулся, нянька пообещала: «Я не скажу маме, но ты не смей никогда больше этого делать. Она-то думает, что ты и мухи не обидишь. Что на тебя нашло, не пойму…» Никто из них не догадывался, что им владеет ужасное, ужасающее чувство жалости.

Это был и сон и воспоминание, но потом ему приснился настоящий сон. Он лежал на боку, тяжело дыша; в северной части Лондона начали палить из тяжелых орудий, а сознание его свободно блуждало в мире, где прошлое и будущее оставляют одинаковый след, а место действия бывает и двадцатилетней давности, и тем, каким оно будет через год. Он кого-то ждал в аллее у ворот; из-за высокой живой изгороди доносился смех и глухой стук теннисных мячей, а сквозь листву, как мотыльки, мелькали белые платья. Близился вечер, скоро будет темно играть, и тогда кто-то к нему выйдет; он ждал, онемев от любви. Сердце у него билось от мальчишеского волнения, но, когда кто-то чужой дотронулся до его плеча и сказал: «Уведите его», душу его сжало отчаяние взрослого человека. Он не проснулся – теперь он стоял на главной улице маленького провинциального городка, где когда-то в детстве гостил у старшей сестры своей матери. Он стоял перед входом во двор гостиницы, а в конце двора светились окна сарая, где по субботам устраивались танцы. Под мышкой он держал пару лакированных лодочек – он ждал девушку много старше себя, которая вот-вот выйдет из раздевалки, возьмет его под руку и пойдет с ним через двор. И вот сейчас, на улице, он представлял себе все, что с ним будет в ближайшие несколько часов: маленький тесный зал, где столько знакомых лиц: аптекарь с женой, дочери директора школы, управляющий банком и зубной врач со своим синеватым подбородком и многоопытным взглядом; синий, зеленый и алый серпантин, маленький местный оркестр, ощущение тихой, хорошей и устойчивой жизни, которое слегка тревожат молодое нетерпение и юношеская страсть, отчего потом все покажется только вдвое дороже. Но внезапно сон превратился в кошмар: кто-то в темноте кричал от ужаса, но не та молодая женщина, которую он встречал, еще не отважился поцеловать и, наверное, так и не поцелует, а кто-то, кого он знал даже лучше, чем родителей, кто принадлежал совсем к другому миру, к печальному миру разделенной любви. Рядом с ним стоял полисмен и говорил женским голосом: «Вам нужно вступить в нашу небольшую компанию» – и неумолимо толкал его к писсуару, где в каменном тазу истекала кровью крыса. Музыка смолкла, лампы погасли, и он не мог вспомнить, зачем пришел на этот темный отвратительный угол, где стонала даже земля, когда на нее ступали, словно и она научилась страдать. Он сказал: «Прошу вас, разрешите мне отсюда уйти», а полицейский спросил: «Куда ты хочешь уйти, дорогой?» Он сказал: «Домой», а полицейский ответил: «Это и есть твой дом. Никакого другого нет нигде», – и стоило ему двинуться с места, как земля под ним начинала стонать; он не мог сделать ни шагу, не причиняя ей страданий.

Роу проснулся – сирены дали отбой. Один или два человека в убежище на секунду привстали, но тут же снова улеглись. Никто не двинулся, чтобы пойти домой, теперь их дом был здесь. Они уже привыкли спать под землей, это стало такой же привычкой, как когда-то субботнее кино или воскресная обедня. Это была теперь их жизнь.