Читать книгу - "Тайны дубовой аллеи - Дж. В. Фелл"

простите, что я с вами так резко обошлась. Всегда страшно нервничаю, когда у шестых курсов лабораторные опыты. Это же не дети, это скопище оболтусов, будто их нарочно подбирали. Год, что ли, был неудачным – столько бестолочей родилось на свет одновременно!

– Да, мэм, я это тоже заметил, – сочувственно подтвердил Веттели: шестикурсники и в самом деле дружно не блистали умом.

– Значит, вы меня поймете, – обрадовалась мисс Брэннстоун. – И к демонам эту «мэм», не люблю. Зовите меня просто Агатой. Только не при учениках, конечно. А вы – Берти, да?

– Да, мэ… Агата, – согласился он, а про себя вздохнул: ах, если бы и с мисс Фессенден все было так же просто, и он мог бы звать ее Эмили вслух…

В общем, ведьма была единственной из учителей, с кем у Веттели сразу сложились добрые, даже теплые отношения. Она частенько навещала его после третьего урока, кормила домашним пирогом и развлекала историями из школьной жизни, большую часть которых смело можно было причислить к разряду сплетен.

При всем этом профессор Брэннстоун входила в десятку лучших чародеев королевства, состояла действительным членом правительственной магической коллегии и в Гринторпе преподавала вовсе не потому, что больше некуда было податься, просто это было как-то сопряжено с темой ее научных изысканий – в детали Веттели не вдавался, магию он не любил.

Зато любил литературу во всех ее проявлениях, но вот странность – именно преподаватель изящной словесности по-настоящему возненавидел Веттели, хотя тот долго не понимал, когда и какой повод успел ему дать. Впрочем, он подозревал, что повода не требовалось вовсе, потому что Огастес Бартоломью Гаффин, несомненно, являлся самым оригинальным и эксцентричным субъектом в Гринторпе и на тысячу миль вокруг.

Молодой человек, всего на пару лет старше Веттели, был очень томный и даже нежный – мог дать сто очков вперед любому авокадо. Он был красив странной, бесполой красотой. На его длинном, аристократически-бледном лице навсегда застыло скучающее выражение, маленький капризный рот, казалось, вовсе не умел улыбаться, взгляд огромных водянисто-голубых глаза был неизменно устремлен в какие-то неведомые дали и чрезвычайно редко фокусировался на собеседнике (разве что собеседником оказывался сам профессор Инджерсолл, тогда молодой Огастес до него снисходил). У него был высокий голос, в разговоре он имел привычку немного жеманно растягивать слова, любил говорить колкости и цитировать собственные стихи. Гаффин был поэтом, настоящим, но пока не очень признанным, хотя в журналах его уже печатали. Чтобы лучше соответствовать богемному образу, он носил прическу чуть длиннее, чем оговаривалось в школьном уставе, и его великолепные вьющиеся волосы образовывали вокруг головы золотистый ореол. Желаемого разнообразия в костюме он себе позволить не мог, поэтому ограничивался невероятно яркими клетчатыми кашне, замшевыми туфлями вместо обычных школьных ботинок на толстой подошве, ослепительно-белыми перчатками, тоже замшевыми, и элегантной тростью с круглым набалдашником. Из-за этой трости он напоминал Веттели цаплю, аккуратно вышагивающую на длинных тонких ногах и тычущую перед собой носом.

В школе Огастеса Гаффина воспринимали неоднозначно: учителя – с доброй иронией, ученики дружно ненавидели, ученицы хором обожали и перед уроком привязывали к его перу голубые и розовые ленточки. Он будто бы нечаянно приносил их в учительскую комнату и жаловался с чрезвычайно довольным видом: «Ах, опять эти глупые девчонки! Надоели!»

Еще ему нравилось воображать, будто у него больное сердце, и он не желал верить доктору Саргассу, уверяющему, что это всего-навсего межреберная невралгия.

При этом предмет свой он преподавал неплохо, во всяком случае, не вызывал нареканий у начальства, за исключением редких эпизодов, когда он вовсе не являлся на урок под предлогом, что ему «внезапно занемоглось», и брошенные на произвол судьбы ученики устраивали свалку в кабинете.

Веттели, уставшему от армейского однообразия лиц, мундиров и манер, это чудо природы было по-своему симпатично, он был бы рад наладить с ним отношения, но Гаффин не удостаивал его даже формальным приветствием, лишь нервно передергивал плечами и отворачивался.

Причину странного поведения коллеги Огастеса Веттели открыла Агата. В тот день после урока у пятикурсниц он бросил взгляд на свой карандаш и с ужасом обнаружил на нем красный шелковый бантик.

Да, Гаффин был ему симпатичен. Да, он ничего не имел против его странностей и ужимок, наоборот, они его развлекали. Но быть похожим на Гаффина он решительно не желал. А чтобы к нему относились, как к Гаффину, – тем более! Он боевой офицер, шайтан их побери, какие тут могут быть бантики?

– Берти, что с вами? У вас такой вид, будто вы гадюку поймали… что это? – Он не слышал, как в класс вошла Агата Брэннстоун, и спрятать злополучный карандаш не успел. Она увидела и рассмеялась. – А! Отбиваете обожательниц у нашего пиита? Не зря он с первого дня точит на вас зуб!

– Нет! – Это прозвучало трагичнее, чем хотелось, лучше было бы свести разговор к шутке. – Мне не нужны его обожательницы, у меня есть… гм… – Чуть не брякнул лишнего. – Я вообще не понимаю, за что он на меня взъелся.

Агата весело рассмеялась в ответ:

– А за то, что не надо было себе позволять родиться красивее Огастеса Гаффина! Сами виноваты. Такое не прощается.

Вот еще новость.

– Неправда! У меня нет голубых глаз и золотых кудрей. Нет белых перчаток и межреберной невралгии. У меня вполне заурядная внешность, немного скрашенная наследственностью!

– Он еще будет спорить с женщиной, кто красивее! – авторитетно возразила ведьма. – Уж наверное я разбираюсь в этом получше тебя, мальчик. – Она всегда так с ним обращалась: начинала церемонно, на «вы», но очень быстро переходила на «ты», видимо питая к нему материнские чувства. – Так что не надейся, эта ленточка не последняя. Рекомендую завести для них особую коробочку, а в конце второго триместра будете с Огастесом подсчитывать трофеи и сравнивать, у кого больше.

Она ехидно хихикнула и ушла, а Веттели стянул злосчастное украшение с карандаша и спрятал поглубже в карман, чтобы потом незаметно избавиться. Но вдруг передумал и повязал бантик на ствол авокадо. Кажется, оно осталось довольно. Пришел мистер Харрис, взглянул на свое приукрашенное растение, фыркнул: «Что за нелепые затеи!», но ленточку не снял. Значит, тоже понравилось.

Оговорился Веттели неслучайно. Ведь именно в его компании Эмили Фессенден проводила бо́льшую часть своего досуга.

Начало этому было положено в пятницу.

– Добрый день, лорд Анстетт! – заглянув в кабинет, позвала она. – Помнится, вы обещали показать мне говорящих фей! Ловлю вас на слове.

– Весь к вашим услугам, миледи, – церемонно раскланялся Веттели. – Я буду счастлив сдержать слово, но только в том случае,