Читать книгу - "День мертвых тел - Николай Иванович Леонов"

— Грязных историй всегда полно, особенно когда человек чуть-чуть голову над общей человеческой массой поднимает. Журналисты какой только грязью его не обливают. Но он не защищается. Что было, то было. Чего не было, о том и говорить не стоит. А люди во что хотят, пусть в то и верят. Как видите, Лев, большинство верит в Аджея. В то, что со своим прошлым, со своими проблемами он справился. А значит, и они сумеют.

— А мог бы он, по-твоему, быть причастен к этой смерти?

Лена ответила не сразу, серьезно посмотрела Гурову в глаза и этой паузой заслужила полное и безоговорочное его доверие.

— А я понятия не имею, Лев. Фреске лет шесть-семь. Дело давнее. В те годы отношение к убийству он запросто мог и иметь. Не мне говорить, не вам слушать, вы все же полицейский… Однако вот что я вам скажу: до развода много раз в уме я планировала убийство мужа. Десятки вариантов, искала такой, чтобы не посадили, мне дочь растить нужно было без ежедневного ада дома. Не то чтобы я собиралась убить всерьез. Но отчаяние может довести до чего угодно. Знаете ведь, как говорят, от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Мой ответ — я не знаю. Цены успеха Аджея я не знаю. Но судить бы его не взялась. Я сама далеко не ангел. И никто из живущих не ангел.

Разговор прервался, Гуров задумался о своем, но Лена потрогала его за руку и сказала очень тихо:

— Лев, вы… С Катей о подобном не говорите, пожалуйста. Если нужно будет, я сама вам все расскажу.

— Почему нельзя с Катей?

— Потому что она в него верит. И ее вера в себя на нем одном, может, и держится. Понимаете? Вся эта ситуация… Для нее и так удар. Я бы не хотела, чтобы она сорвалась. Это ведь мы все, грешные люди, баллончиками балуемся. А Аджей для нее небожитель. Фрески, опять же…

— Фрески?

— Да. Мы все, то есть большинство из тусовки, пользуемся обычными баллонами с краской, аэрозольками. Так и быстрее и проще, не замечали? Аджей же пишет фрески. Это очень древний вид живописи, роспись по сырой штукатурке. До нас до сих пор доходят изображения святых на руинах первых христианских храмов только потому, что тогда они изобрели эту технологию. От этого и весь этот полурелигиозный шум вокруг Полонского. И Катя… Она напугается только, если думать об этом станет. Что она скажет вам? Что бог подает Аджею знаки и скоро заберет обратно на небеса? Едва ли ее это успокоит.

Доставка прибыла на редкость оперативно. Еда была вкусной, курьер — вежливым. Гуров хлебным мякишем выбирал из пластикового контейнера соус от салата, уж очень сочно оказалось, когда понял, что именно все это время не давало ему покоя. То, что скрылось за суетой, эмоциями, бессмысленной и бесплодной ездой туда-сюда по взбудораженному ночному городу и попытками договориться с Моховым. То, что было до: до Мохова, до разговора с Леной. Гуров закрыл глаза, позволяя воспоминаниям течь свободно, не цепляясь за несущественное.

Нога в штанине и ботинке. Сыплется крошка, со стуком валятся кирпичи. Лом, не удержавшись вертикально, падает и противно звенит о камни. Щелкают камеры. Слепит глаза. Они осторожно вынимают почти иссохшее тело и кладут его на мешок. Труп походит на куклу, на огородное пугало в сухой и пыльной одежде. В голову приходит слово, знакомое разуму, но почти неиспользуемое речевым аппаратом. Мумия. Потому и запаха практически не было. Труп в стене, за толщей кирпича, штукатурки, краски, девичьего винограда, совершенно иссох. Кожа стала хрупкой, как тонкий, серый пергамент, нос заострился, ноздри выглядели двумя дырами по сторонам от истончившегося хряща. В оскаленных зубах плотно свернутый тряпичный ком. Гуров зачем-то снова берет в руки лом, наверное, с ним чувствует себя в большей безопасности под прицелом стольких камер. Эксперты наконец закрывают пакет.

Стоп. Вот оно.

Гуров думает только о том, чтобы весь этот цирк наконец закончился. И упускает из виду то, что бросилось ему в глаза еще там. Но сознание отмахнулось от детали. У мумии были сломаны ногти. Под ними, отросшими, было полно песка. А еще на пальцах, невероятно, нечеловечески тонких, частично отсутствовала кожа. Разгадка всплыла в сознании сама собой.

«Его замуровали туда живым. Он был жив, хотя, скорее всего, без сознания. На то, чтобы сделать работу аккуратно, нужно время, а он бы упирался. Он пришел в себя позже, уже в стене. Он мычал и даже скреб пальцами… Кирпич? Песок? То, что там было. И только потом, когда закончился воздух, умер».

Гуров отложил в сторону контейнер из-под салата. Взглянул в окно, за которым начинался новый день фестиваля стрит-арта в Онейске. Сказал сам себе, решительно и сухо:

— Некогда спать. На том свете отоспимся.

Глава 7

Гуров проснулся от трели мобильного. Мелодия подсказала, что снимать трубку можно не спешить, ибо человек звонил понятливый и терпеливый. Как говорила Маша, беспощадно необидчивый, в совершенстве владеющий тонким искусством трактовать все происходящее в мире в свою пользу. Гуров растирал немое спросонок лицо и первую минуту не мог сообразить, где находится и почему спит сидя, с ноутбуком на коленях. Водрузив компьютер на стол, отправился на кухню и налил себе стакан минеральной воды. Пока насыщал организм жидкостью и полезными веществами, вспомнил о том, чем был занят вчера, когда его так внезапно сморил сон. В памяти всплыли яркие фото, успех и скандалы вокруг имени художника, что никак не приблизило Гурова к пониманию того, мог такой человек совершить убийство или нет. И лишь ощутив, что вполне готов к разговору, принял вызов.

— Доброго утра, дорогой товарищ, герой светской хроники! Чего так долго спишь? От поклонниц отбивался, дверь без присмотра всю ночь оставить не мог? Нам с Наташей уже ехать утешать Марию?

— Для кого утро, а для кого и день, Крячко. Доброго. Давай по порядку, пожалуйста, я ни слова из того, что ты несешь, не понимаю. Какая светская хроника? Что с Машей? И почему ты решил, что я сплю?

Произносить слова Гуров старался четко, но не как учила Мария, предлагая ему упражнения для дикции и сценической речи. А так, как, в его понимании, он говорит всегда. В игру «угадай, когда проснулся» они со Стасом играли много лет, и счет был пока равным. То, что Крячко угадал,