Читать книгу - "Смерть на брудершафт - Борис Акунин"

— Понравилась вам моя русалочка? — всё пробовал обратить происшествие в шутку Жилин. — Я приметил, как вы глазами на ее бюст постреливали.

— Кто был этот человек? — спросил Романов унтера, даже не повернувшись.

Слива не затруднился с ответом:

— Поручик Аничкин, интендант из хозяйственного отдела.

И скривил губы. К интендантам он относился с презрением.

Алеша длинно выругался. Не столь давно он обнаружил, что матерная брань — отличное средство разрядить излишнее нервное напряжение, а нервозности в службе контрразведчика хватало.

По крепости и заковыристости ругательства (спасибо учителю, князю Козловскому) растяпа Жилин догадался, что отделаться пустым трепом не удастся. Глаза штабс-капитана тревожно забегали.

— Аничкин? — воскликнул он. — Из хозяйственного? Что ж ты, Семен, сразу не сказал? Всё в порядке, Романов, тут не о чем беспокоиться. Это мой агент. Я его сейчас догоню и прикажу помалкивать.

— Ваш агент? — Алексей был поражен. — Позвольте, но кто вам позволил вербовать офицеров? Это запрещено уставом контрразведки!

Жилин с важностью тронул ус:

— Кроме внешнего врага есть еще и внутренний. А кроме военных дел — политические. Тут мало в одну сторону глядеть.

Подпоручик поморщился:

— Вы хотите сказать, что обслуживаете Охранное отделение?

Некоторые офицеры контрразведки, особенно переведенные из Департамента полиции или Жандармского корпуса, имели двойное подчинение, заодно работая на Охранку, однако бравировать этим было не заведено.

— Всё будет ажурно. — Жилин шлепнул себя по губам. — Запечатаю Аничкину уста — будет нем как рыба. А что там, на высоте-то? Кто эти четверо?

— Неважно! Агента этого вашего немедленно отправьте в штаб фронта, к подполковнику Козловскому. Сей же час!

На окрик Жилин было ощерился, но вспомнил, что кругом виноват, и рысцой побежал догонять штабного.

— Бесится, что в подчинение к вам попал, — сказал Слива. — Как же, у его четыре звездочки, а у вас только две.

— Значит, попрошу себе другого помощника. У кого звездочек меньше.

Романов и так уже решил, что с этим кретином работать больше не станет. Прямо сегодня протелефонирует князю и потребует замену.

А обруганный Жилин бежал по ходам сообщений и яростно шептал: «Молокосос! Сволочь питерская! При нижнем чине!»

Поручика он нагнал уже за рощей, неподалеку от полкового командного пункта.

— Эй, как вас, стойте!

Офицер остановился, с удивлением глядя на усатого, которого недавно видел спящим в окопе. Насчет агента Жилин, разумеется, наврал.

— Это вы сейчас были вон у той высотки?

— Ну допустим.

Тон незнакомца поручику не понравился.

— Жандармского корпуса Жилин, — небрежно назвался штабс-капитан. — Начальник отделения контрразведки. Можете не представляться. Я знаю, кто вы.

Контрразведчиков, да еще из жандармов, Аничкин побаивался. Такой напишет кляузу или шепнет начальству — и пойдешь на передовую, под пули.

— В чем дело? — насторожился он.

— Забудьте то, что вы видели на высоте, ясно? Иначе — военно-полевой суд.

Поручик замигал. Мозги у него работали неплохо.

— Уже забыл. — И, понизив голос. — Что, наступать будут? Прямо тут?

Жилин его не слушал, он хотел отыграться на этом тюфяке за недавнее унижение.

— Вы уже в пяти минутах от военно-полевого, — зашипел он. — Ясно?

— Да что я такого сделал?!

— У вас шестьдесят минут на то, чтобы собраться и сдать дела. Немедленно отправляйтесь в штаб фронта, к подполковнику князю Козловскому. Ему о вас протелефонируют.

Интендант побледнел. Потом снова порозовел. Ход его быстрых мыслей был таков: «Если наступление, то чем дальше отсюда, тем лучше».

— Через час проверю. Если не отбыли — отправлю под конвоем, — пригрозил контрразведчик.

Сорок пять минут спустя запыхавшийся Аничкин, уже с чемоданом, заскочил к себе в отдел забрать из стола личные принадлежности. До Русиновки он домчал на попутном грузовике, начальству сказал лишь, что срочно вызван в штаб фронта. Настроение у интенданта делалось все лучше. В конце концов ничего ужасного он не натворил, а если ради секретности его желают упечь в карантин, он не против. Хоть до конца войны, ради Бога.

Хозяйственный отдел 74-ой дивизии располагался в здании волостной ссудной кассы, одноэтажном доме с железной крышей. Как все остальные помещения, занятые штабными подразделениями, всё здесь сверкало и сияло. Служба в Русиновке у бывших блюстителей столичной чистоты почиталась величайшим счастьем, и те, кто попадал в это тихое место, разбивались в лепешку, только бы остаться при штабе. Степенные, животастые солдаты, все сплошь либо бородатые (это были дворники), либо с большущими бакенбардами (швейцары), с утра до вечера драили медные ручки, полировали и вощили до блеска дощатые полы, красили стены, белили потолки. Ни в какой гвардейской казарме, хоть бы даже в аракчеевские времена, еще не бывало столь ослепительного порядка.

Все же не без печали оглядел Аничкин большую комнату, в которой провоевал несколько тихих месяцев. Где еще столы будут расставлены в геометрически безупречном ордере? Где так любовно вычертят многочисленные графики и пособия по мудреному интендантскому делу, все эти «Предельные цены закупки мяса у населения», «Сортировки фуража», «Расчеты фронтовых надбавок для обер-офицеров» и прочее?

Поручик наскоро выгреб из стола свое имущество: цветные карандаши, линейки, огромную по военному времени редкость — немецкие красные чернила.

За соседним столом сидел прапорщик Петренко, ведавший банно-прачечным хозяйством. Человек он был славный, добродушный, и на вид приятен: хорошие уютные усы подковой, ямочка на подбородке, запах душистого самосада. Грех с таким не попрощаться.

Начальник, чей стол был установлен на возвышении, частных разговоров в присутствии не дозволял. Поэтому Аничкин дождался, когда полковник станет диктовать писарю-ремингтонисту какую-то бумагу, и шепотом сказал: