Читать книгу - "Ледяной ветер азарта - Виктор Пронин"

– А производство ее интересует? – спросил из угла Жмакин.

– Да. Производство ее интересует в первую очередь. Что сделано, что осталось сделать, как мы намерены выполнить заключительную стадию работы. И сможем ли это сделать при том составе, который у нас есть.

– Имеется в виду руководящий состав? – невинно спросил Хромов, глядя в окно.

– Комиссию будут интересовать не только цифры, но и мнения. Поэтому я прошу всех подготовиться, чтобы суметь ответить на вопросы, касающиеся работы своего участка.

– А позволительно ли нам иметь мнение обо всей стройке? – опять спросил Хромов.

– Позволительно. Хотя для вас это будет затруднительно.

– Почему же, любопытно знать?

– А потому, что невозможно обрести мнение за несколько часов, не обретя его за несколько лет.

– Вопрос, Николай Петрович, – поднялся с табуретки Жмакин. – Здесь слухи всякие ходят... Прошу ответить – верно ли, что вас снимать собираются?

– О том, что меня собираются снимать, мне ничего неизвестно, – Панюшкин хмуро глянул на Жмакина из-под бровей. Его побелевшие кулаки легли на стекло стола, губы были плотно сжаты. – У меня все. А у вас?

Жмакин скорбно посмотрел на Панюшкина:

– Вы напрасно, Николай Петрович, не надо... Я подумал, что будет лучше, если вы сразу ответите на этот вопрос... Нам всем проще будет жить... И вам тоже.

Жмакин сел, спрятавшись за спины. Кто-то ткнул его локтем под бок, кто-то ударил кулаком по плечу – подобной дерзости от молчаливого механика не ожидали.

– Будем заканчивать, – негромко и как-то расслабленно сказал Панюшкин. Своим вопросом Жмакин снял напряжение. – Станислав Георгиевич, – Панюшкин остановил Хромова, – останьтесь, пожалуйста, на минутку.

...Опустел кабинет, гул голосов слышался уже за дверью. Говорили о чем-то, не имеющем никакого отношения к Комиссии. И Панюшкина охватила обида, горькая, почти мальчишеская обида. Вот так же будут разговаривать о постороннем, когда... Да, мелькнула мысль о смерти, о которой он никогда не думал и никогда не забывал. Но если раньше было ощущение, что она где-то далеко, не на этих берегах, то теперь иногда средь бела дня, в столовой, на Проливе, в кабинете его вдруг охватывал осторожный, как бы прощупывающий холодок. Он не называл это предчувствием смерти, само слово казалось слишком грубым, вульгарным и никак не вязалось со всем, что держало его в жизни. Впереди просто катастрофа. Как Тайфун. Неожиданная, все сминающая катастрофа. И исчезнет мир, в котором он жил, мир, наполненный голосами, воспоминаниями, надеждами...

– Вы не забыли обо мне, Николай Петрович? – спросил Хромов.

– Это самая большая моя мечта – забыть о вас. Но вы не даете ей исполниться. Станислав Георгиевич, вы меня, пожалуйста, извините... Надо же иногда бриться, Станислав Георгиевич! Ведь вы заместитель начальника строительства!

– А! Оставьте! Мне кажется, Николай Петрович, у начальника строительства есть дела поважнее, чем... чем измерять длину моей щетины. Может, я бороду решил завести. А что?

– Вы должны понимать... На Проливе работают молодые ребята, и неряшливость... Поймите правильно... У них еще нет противоядия, и такое вот отношение к себе они могут принять за норму, у них может появиться этакая бравада, что ли... В медвежьем углу, мол, живем. Закончится стройка...

– А закончится ли?

– Хочу, чтобы вы поняли: это не только ваше личное дело... В конце концов от того, как человек выглядит, выбрит ли он, подтянут ли, собран, зависит его производительность, его ценность как работника. Здесь нет города, который бы подстегивал их, здесь нет девушек...

– Уж не предлагаете ли вы мне взять на себя роль девушки?

– Станислав Георгиевич, бросьте это... Дешево. Кокетничаете, будто действительно не прочь взять на себя эту роль.

– Что вы предлагаете?

– Я предлагаю вам быть опрятнее. Предлагаю вам бриться хотя бы два раза в неделю. Предлагаю вам завести носовой платок, а не пользоваться пальцами.

– А по-моему, Николай Петрович, вы просто по случаю приезда Комиссии пытаетесь навести порядок в документах, на стройке, а заодно и на моей физиономии. Показушная деятельность никогда не вызывала во мне уважения.

– Значит, так, Станислав Георгиевич... Я не допускаю вас сегодня к работе. Вы не готовы. Идите домой и приведите себя в порядок.

– Зачем же так, Николай Петрович? – Хромов потер ладонью пухлую щеку, покрытую седой щетиной, поморгал припухшими веками. – Зачем наживать себе... недоброжелателя, Николай Петрович? При вашем положении, особенно сейчас... Это рискованно, Николай Петрович... Неблагоразумно. Противники...

– Неопрятные, опустившиеся противники не внушают мне никакого опасения. Не смею вас больше задерживать. – Панюшкин обиженно подобрал губы и склонился над бумагами. – У меня все, – добавил он, не поднимая головы.

– А у меня – нет. – Хромов положил на стол большую пухлую руку, и Панюшкин с брезгливостью отметил ее несвежий вид.

– Если я вас правильно понял, вы хотите сказать мне нечто серьезное?

– Да. И скажу. Прежде всего...

– Прежде всего я хочу предупредить вас, что не смогу отнестись к вашим словам всерьез.

– Это почему же?

– Потому что вы сегодня не умывались. А вчера вечером слишком много выпили для своего возраста и для своего здоровья. И для положения.

– Ладно, – сказал Хромов. Под его тяжелыми щеками шевельнулись желваки, а уши медленно покраснели. – Оставим это. Поговорим о другом. Хотя, вижу, вам гораздо интереснее было бы потолковать о том, чистил ли я сегодня зубы.

– Вы их не чистили в этом году.

– Ладно, Николай Петрович. Не будем показывать друг другу зубы.

– Вам и нельзя этого делать, – усмехнулся Панюшкин.

– Ладно, Николай Петрович, ладно. Мне кажется, ваш возраст...

– Оставьте в покое мой возраст.

– Почему? – Хромов вскинул редкие белесые брови, вернее, те места, где положено быть бровям. – Ваш возраст, как и моя щетина, – вполне производственные факторы. Разве нет? И если уж вы взялись в пожарном порядке воспитывать меня... Ну ладно... Так вот, о воспитании... Я уже говорил вам, что на строительстве не ведется воспитательная работа. Она подменена разносами, выговорами. А воспитательная работа необходима, поскольку здесь нет ни города, ни девушек.

– Вам так запали в душу эти девушки... Кажется, я попал в самую точку.

– Продолжу. Сам факт прибытия в Поселок следователя прокуратуры – случай прискорбный. Но он подтверждает мою правоту. В нем, как в фокусе, отразилась вся ваша воспитательная работа. Вернее, ее результаты. Согласитесь, на стройке почти полностью отсутствует наглядная агитация. Нет в достаточном количестве ни плакатов, ни лозунгов, ни призывов... В итоге частые нарушения техники безопасности. Я не удивлюсь, если не сегодня завтра произойдет несчастный случай. И отвечать будете вы.