Читать книгу - "Бретёр - Юлия Юрьевна Яковлева"

Это была опрятная светлая комнатка. Бедная, но сухая и чистая. На кровати шерстяное покрывало. На столе — чернильница с пером. Блестел медный умывальник. Менее всего ей соответствовали сам Прошин — опухший с бодуна, небритый, да сивушный дух, который он источал всеми порами. Графин на столе был пуст: корнета мучила жажда. Комната была такой узкой, что Мурин и Прошин стояли друг напротив друга, точно собирались танцевать кадриль. Оба молчали.

Караульный протянул руку между ними, не глядя ни на того, ни на другого, взял за горло пустой графин, качнул им:

— Ну-с, схожу пополню.

Мурин был благодарен ему за деликатность.

Когда он вышел, Прошин неловко указал:

— Стул один, берите вы. Я сяду на кровать.

Но не сел. На лице его было смятение. Он стал ходить по комнате: три шага, поворот, три шага.

— Какой ужас… Я думал, вы не придете. Как вас благодарить? О, какой ужас… Что же это все такое…

— Сядьте, Прошин, не маячьте. От вас морская болезнь начинается, ей-богу.

И сам сел на стул. Прошин послушно упал задом на кровать, его острые колени чуть ли не притерлись к коленям Мурина. Он сухо сглатывал, кадык дергался вверх-вниз. Руками схватился за край кровати, точно сидел на жердочке над пропастью.

— Выкладывайте, Прошин. С того момента, как мы с вами расстались. Если соврете, начнете финтить или играть со мной в молчанку, как с полковником, я сразу встану и уйду.

Сразу встать у него не вышло бы. Но в голосе была угроза, которая подействовала. Прошин кивнул, дернув кадыком. Глаза его умоляюще смотрели на Мурина: красные и воспаленные. Губы были сухие, Прошин облизнул их. Он медлил.

— Итак, — строго начал Мурин.

— Я сам не знаю.

— Вашу ж мать! Я только что сказал…

— Но это правда! Я не знаю!

Мурин растерялся. До сего момента он был уверен, что Прошин прибегнул к тактической уловке. Но сейчас видел непритворный ужас. Колени Прошина дергались, разило острым потом, на лбу выступили капли.

— Я не знаю… Я сам — не знаю. Когда я пришел в себя, я был тут, тут. Арестованный! И все твердили: убил. Какой ужас. Мурин, почему я ничего не помню? Я что — спятил? Я сумасшедший? Ты должен мне ответить. Они правду говорят? Я убийца?

Мурин молчал.

Он крикнул:

— Тогда я конченый человек! Мне не место среди живых!..

И заплакал, по-детски, упав лицом в колени, закрыв лицо локтем. Тонкая шея с выемкой дергалась от рыданий. Она была мальчишеская, не мужская.

«Вся семейка горазда рыдать в три ручья». Мурин принялся сердито стучать пяткой по полу. Он смотрел на умывальник. В горле стоял ком. Ему было до смерти жаль Прошина. «Ничего не помнит… Убил — и даже этого не помнит. Спятил. Немудрено — от всего пережитого. Как все мы там. Проклятая война».

Мурин протянул руку, похлопал его по плечу:

— Дружок… Я знаю только то, что мне сказали.

Прошин вдруг выпрямился. От слез его серые глаза стали зелеными.

— Так узнай, Мурин. Узнай все. Выясни, что случилось.

Дурное предчувствие кольнуло Мурина.

— Почему ты об этом просишь? Ты сомневаешься? Ты что-то помнишь?

— Нет, — но голос Прошина звучал неуверенно.

— Вот что. Попытайся припомнить. Оборотись к прошлому вечеру. Расскажи с самого начала. Вот мы с тобой расстались. Ты вошел — что дальше?

Прошин пожал плечами, шмыгнул носом:

— Лакей забрал шинель. Сразу же — поднос с бокалами, я взял бокал, пошел в игрецкую. Там уже гудели. Баккара, рулетка, фараон, обычное. Я нашел стол, где метали. Так, поглядел немного.

Он умолк.

— Наверное, выпил еще.

— А потом? Что потом? — Мурину хотелось встряхнуть его.

Прошин качал головой.

— Попробуй припомнить. Не события. Но хоть образ, звук, какой-то проблеск. Какое-то ощущение.

Без толку.

— Подумай. В глубине души… Как перед богом: ты — мог это сделать?

Прошин задумался, глядя на пол. Глухо, как издалека, выговорил:

— Я — не мог.

Снова покачал головой и посмотрел умоляюще:

— И я — мог… Мурин. Совершенная темнота. Я ничего не помню.

Распрощавшись с Прошиным, Мурин едва не столкнулся с караульным — тот нес арестанту чай. В блюдце липко блестело варенье. Калач пах. Мурину свело живот — он почувствовал, что голоден, и решил доковылять от крепости до Троицкого моста, взять там извозчика и пообедать прежде, чем нанести визит мадемуазель Прошиной. Вытерпеть очередную порцию дамских слез можно было только на сытый желудок.

Но едва Мурин вышел из арочных ворот и прошел мимо полосатой будки, где стоял солдат с винтовкой на плече, на него чуть не налетела лошадь. Мурин прянул от морды, блестящего бока, взмахнул руками, чуть не упал. Лошадь встала всеми четырьмя ногами, так что посыпались искры из-под подкованных копыт, а весь экипаж тряхнуло.

— Буркалы разуй! — заорал Мурин. — Прешь куда!

Он разозлился больше от унизительного па, которое его вынудили проделать. Возница слетел с козел, квохча извинения, в которых слышалось «вашблародь», но Мурин также уловил и собственную фамилию. Он удивленно посмотрел кучеру в лицо — а потом узнал и лошадь, и экипаж: тот самый, на котором его прокатила мадемуазель Прошина. «О нет», — подумал Мурин. Но кучер уже распахнул перед ним дверцу, а из окошка донеслось:

— Господин Мурин, садитесь, садитесь же скорей. Что? Что братец? Как он? Что он вам сказал?

Кучер ловкой рукой впихнул Мурина, не церемонясь, под зад. Захлопнул дверцу. В углу куксился Егорушка. Видно было, что он не одобряет затею, но выбора не было: пришлось тащиться с госпожой. Как ни неприятен показался ему Егорушка, здесь Мурин ему посочувствовал. Теперь он вполне понимал, что вчера имел в виду Прошин, когда жаловался на чрезмерную заботу сестры.

— Я не могла усидеть дома, — нервно тараторила она по-французски. — Каждая минута в бездействии — просто мука адская. Столько необходимо уладить. У него чистая комната? Клопы? Сквозняки? Не сыро? Когда можно будет передать ему смену белья и платья? Трубку? Книги? Провизию?

Мурин подумал: «У всех свои способы не спятить». Метод мадемуазель Прошиной заключался в неистовых хлопотах и скороговорке.

Она толкнула ногой что-то, что пребольно стукнуло Мурина по голени.

— Я привезла корзину с едой. Вы узнали, чего ему требуется?

Мурину стало совестно. Он даже не подумал, нужна ли Прошину еда. И понял, что вполне оправдал предрассудки, которые дамский пол питает к мужскому, а именно — только что продемонстрировал полную беспомощность в хозяйственных, домашних делах.

— Эх-м, — ответил он. Мадемуазель Прошина не вызывала