Читать книгу - "Штормовое предупреждение - Мария Адольфссон"

— Здравствуй, Турстейн. Мы ждали, что ты приедешь.

Он делает шаг в сторону, пропуская их в дом.

— Как она? Вчера-то, когда я видел ее возле карьера, была сильно не в себе, — спрашивает Бюле, когда Эрлинг Арве закрывает за ними дверь.

— Первоначальный шок потихоньку отпускает, но ты же понимаешь, скорбь велика, да и выспаться она толком не смогла.

— Из поликлиники кто-нибудь заезжал? Ей бы не помешало успокоительное.

Арве медленно качает головой.

— Гертруд не хочет вызывать врача, говорит, что ей нужен только я. Она принимает помощь только от Господа. Порой, брат мой, мне кажется, ее вера крепче твоей и моей.

Эрлинг Арве наклоняется к Бюле, когда с легкой улыбкой произносит последние слова. Карен, оказавшись не у дел, негромко кашляет.

— Нам нужно немного побеседовать с Гертруд, — говорит она. — Хоть это и тяжело, но нам очень важно поговорить с ней, пока память еще свежа.

— Как я уже сказал, мы вас ждали. — Арве идет впереди по коридору, где высокое зеркало завешено черным покрывалом. На подзеркальнике — ваза с тремя белыми розами и деревянное распятие. Священник останавливается у одной из дверей и вроде как глубоко вздыхает. Потом легонько стучит по косяку и осторожно нажимает ручку.

Черно-белый бордер-колли, опустив голову, стоит у порога в оборонительной позе.

— Ну-ну, Сэмми, — говорит Арве. — Все спокойно.

Собака пятится назад, отходит и, положив голову на вытянутые передние лапы, устраивается подле седой женщины со стрижкой каре и с заплаканными красными глазами. Гертруд Стууб сидит на краешке мягкого кресла. В одной руке она комкает носовой платок, другая спокойно лежит на раскрытой Библии. Карен подходит к ней, протягивает руку.

— Прежде всего, мне очень жаль, что так случилось, — говорит она, представившись. — Потерять родного человека всегда тяжело, а от всего того, что вам пришлось испытать вчера, еще тяжелее. Вам требуется какая-нибудь помощь?

— Нет, спасибо. — Гертруд похлопывает по Библии. — Утешение и руководство мне дарует Господь. И отец Арве, — добавляет она с блеклой улыбкой, бросив взгляд в сторону священника.

— Да, у нашей Гертруд всегда был прямой контакт с Господом, — говорит Арве. — Боюсь, мой главный вклад — приготовление чая. Хотите чашечку?

Карен соглашается, в основном чтобы ненадолго побыть наедине с Гертруд, и Эрлинг Арве исчезает на кухне. Они с Бюле теснятся на маленьком неудобном диване, и, извинившись за вторжение и объяснив важность подробностей вчерашнего дня, Карен просит Гертруд Стууб рассказать, как все произошло.

— Начните с того, что именно заставило вас встревожиться, — говорит она.

— Утреня, — без колебаний отвечает Гертруд. — Фредрик не ходил в церковь как надо бы, но рождественской утрени никогда не пропускал. К тому же он сказал, что придет.

— Вот как, — выжидающе роняет Карен.

— Да, во всяком случае, я это так восприняла. Ведь напоследок-то сказал: увидимся завтра…

Под конец Гертруд Стууб едва внятно шепчет, во взгляде читается смятение, будто она только сейчас осознает непостижимое: никогда больше ей не поговорить с братом.

— А когда вы последний раз видели Фредрика живым?

Вопрос Карен как бы возвращает Гертруд к реальности.

— В сочельник. Он зашел около часу, и мы, как обычно, вместе пообедали. Ничего особенно, обыкновенный рождественский обед.

— Только вы вдвоем с Фредриком?

— Нет, еще был Габриель с детьми. Без Кати, понятно, ее я почти не видела с тех пор, как… как они разъехались.

Рука Гертруд Стууб совершает крестное знамение, когда ей приходится произнести ненавистное слово.

Карен вспоминает, что́ рассказывал Бюле. Катя — это, стало быть, женщина, с которой Габриель судится из-за опеки над детьми. Пожалуй, надо будет и с ней побеседовать, думает она.

— А больше никого?

— Уильям и Хелена тоже заглянули, конечно, очень милые люди, но на обед не остались. Просто пожелали счастливого Рождества и оставили цветок. Они ждали гостей — сестру Хелены и зятя.

Карен быстро смотрит на Турстейна Бюле. Однако на сей раз он не делает поползновений прийти на помощь.

— Уильям и Хелена — это соседи или родственники?

Гертруд удивленно смотрит на Карен.

— И то и другое, разумеется. Сын Ивара, кузена нашего, и его жена. Но от них досюда далековато, они на машине приезжали. Народ нынче любит удобства.

Карен решает копнуть еще:

— Фредрик не показался вам огорченным?

Гертруд Стууб, похоже, размышляет.

— Не больше обычного. Фредрик вообще был не из весельчаков. Вечно то об одном тревожился, то о другом. Но так уж оно бывает, когда человек не находит утешения в Господе.

В эту минуту возвращается Эрлинг Арве с подносом, на котором дребезжат чайные чашки. Ставит его на стол, садится в кресло подле Гертруд.

— Мы тут о Фредрике говорим. Я сказала, что он постоянно о чем-нибудь тревожился. Правда ведь?

Эрлинг Арве кивает и, наклонясь вперед, начинает расставлять чашки и блюдца.

— Пожалуй, можно и так сказать. Но другие назвали бы его человеком заинтересованным и неравнодушным.

— И к чему же он был неравнодушен? — спрашивает Карен, принимая чашку.

— Во всяком случае, не к церкви. — В голосе Гертруд сквозит неодобрение. — А в остальном его беспокоило все, большое и малое. Окружающая среда, понятно, всякие там выбросы и загрязнения, скудеющие рыбные ресурсы и прочее. Вдобавок случившееся в Гудхейме. Фредрик ужас как возмущался.

— В Гудхейме? — переспрашивает Карен. — А что там случилось?

Гертруд оборонительным жестом вскидывает руку, будто не в силах продолжать, и священник, успокаивая, кладет ладонь ей на плечо. Карен вопросительно смотрит на Бюле, и тот поясняет:

— Мегалиты. Кто-то, видать, развлекался, дырки в камнях буравил. Не иначе, юнцы. И ведь эти вандалы там уже не впервые бесчинствуют. Прошлой весной они целой ватагой пытались своротить одну из глыб, ясное дело спьяну. Спасибо, туристы не дали. Помнится, иной раз кто-то и надписи малевал.

Одно дело — малевать надписи и совсем другое — дырявить древние камни, думает Карен. Без шлямбура не обойдешься.

— Давайте вернемся к сочельнику, — говорит она. — Фредрик долго у вас пробыл?

Гертруд Стууб отвечает не сразу:

— Точно не помню, однако уехали они не позднее трех — половины четвертого. Мы ведь обедали. Габриель спешил вовремя вернуться с детьми домой, так он сказал, но мне ли не знать, выпить ему не терпелось. Здесь-то не разгуляешься. И он вызвался подвезти Фредрика. Должно быть, считал, что негоже деду на старости лет в потемках шастать.