Читать книгу - "Последний Иерофант. Роман начала века о его конце - Владимир Шевельков"

Мне оставалось только раскланяться, поймать невинный прощальный взгляд Госпожи моей и убраться восвояси. Я все же наотрез отказался забрать с собой портрет, заявив, что не в моих правилах забирать назад подарки, но не удивлюсь, если когда-нибудь узнаю, что банкир выгодно продал его на каком-нибудь солидном аукционе, а вернее всего — велел прислуге выбросить. Таков печальный исход моей очередной попытки вызвать ответное чувство у Единственной и Неповторимой. Я ощущаю, как приступ черной меланхолии опять овладевает мной, но знаю, что от себя не уйдешь, и я снова буду брать на приступ савеловскую крепость. Вот только что делать сейчас, в толк не возьму. Не ехать же домой в Австрию… хотя там, наверное, ждут возвращения профессора Шварца — родные, пациенты… Увы — ничем не могу быть им полезен!

…1901 г.

Кто-то из средневековых рыцарей с гениальной лаконичностью сформулировал мой девиз: «Изменяюсь, но не изменяю». Преданность черного дога моей несравненной Молли и тяга к перемене тел привели меня к очередной метаморфозе. Мой новый образ — учитель музыки, молодой небесталанный пианист с приятными манерами и романтической наружностью, которая так нравится мечтательным девицам.

На сей раз мои шансы на взаимность велики, как никогда прежде. Уверенности в себе мне придает и то счастливое обстоятельство, что моих собственных музыкальных познаний, когда-то приобретенного навыка игры на фортепиано и беглости пальцев, унаследованной от бывшего их обладателя, вполне достаточно для исполнения нового жизненного амплуа.

Молли весьма способная ученица: мы почти без затруднений разучиваем вальсы, ноктюрны и мазурки Шопена, не говоря уже об этюдах Черни и Клементи. Играть с моей подопечной в четыре руки сложнейшие классические пьесы — редкое наслаждение для меня (льщу себя надеждой, что и Возлюбленной наше совместное музицирование тоже приятно). Не забывая (как такое забудешь!) о том, как внимал пению Молли в Швейцарии, я предложил исполнить дуэтом барочные кантаты Баха и Генделя, и Она отнеслась к этой затее с живым интересом, даже со свойственной ей восторженностью. Давно замечаю, что моя Молли во всем такова — сама непосредственность!

Это натура воистину уникальная, какие среди представительниц слабого пола встречаются чрезвычайно редко — никогда не перестану гордиться ее вниманием ко мне. Насколько я смыслю в классическом пении, у меня довольно мягкий тенор, у Молли же определенно колоратурное сопрано редкостной тембральной окраски — сочное и высокое, способное выводить настоящие соловьиные трели. Импровизированный дуэт превзошел все ожидания: наши голоса сплетались в чистейшем духовном экстазе. Божественные звуки устремлялись в Астральную высь во славу Демиурга.[156]Моя древняя душа ликовала: «Эввоэ»![157]Процесс педагогический органично перешел в творческий: благодаря исключительным данным моей ученицы-Госпожи, мы постепенно занялись композицией, увлеклись совместным теперь уже сочинением музыки. В такие минуты моему блаженству не было предела: казалось, из земного полумрака я возношусь на седьмое небо! Наконец-то мы вместе!!! И не в грубом материальном мире, а там, где царит Абсолютная Красота и Гармония!

…1901 г.

На днях у красавицы Молли был день ангела. Я, сознательно давно ставший тенью ее ангела, как одержимый, бродил по Петербургу в поисках подношения, достойного моей Несравненной, и в одной из лавок среди различных диковин, в дальнем уголке своего потаенного царства старины еврей-антиквар отыскал дивный раритет ампирного стиля. Это была искусно сработанная музыкальная шкатулка — великолепный ларец, выточенный из янтаря с прожилками как у ореха или карельской березы, богато инкрустированный золотом. Что привлекло меня более всего — дивной красоты голова песнопевца Орфея, возлежащая на лире (тоже, разумеется, из золота) и как бы венчающая шкатулку.

Приподняв приятно тяжелую крышку, можно было насладиться подзабытой мелодией из «Орфея и Эвридики» Глюка. «Лучшего дара для моей прекрасной пианистки нельзя и представить — сам Отец Поэзии и Музыки Орфей будет покровительствовать Молли в творчестве и благословлять в ней Ewige Weiblichkeit»![158]— мгновенно сообразил я и, завороженный, не торгуясь, тут же выложил за чудный ларец требуемую сумму (промыслительным образом это оказались все деньги, которые со мной были).

Увидев прелестный ларчик, Молли обрадовалась, как малое дитя, и со всей своей непосредственностью даже поцеловала своего учителя в щеку. Клянусь, что этот невинный поцелуй был для меня слаще, чем страстное лобзание самой Афродиты, и я запомню его навеки! Моя Повелительница тут же унесла новую «игрушку» в свой будуар. Я не удивлюсь, если узнаю, что теперь, пока ей не наскучит, Молли будет спать с ней под подушкой. Какое бесхитростное создание! Знала бы она еще, как много этот дар значит для меня… Не одна тысяча лет миновала с той баснословной, мифотворной поры, когда я сам увлекся мистериями орфиков.[159]А ведь именно Великий Иерофант Орфей посвятил меня, молодого жреца Дельфийского святилища, в Тайну Вечного Перевоплощения! «Погрузись в глубины своей собственной души! — заповедовал он мне у подножия векового священного дуба. — Огнем твоей мысли испепели свою плоть, пламенем твоей мысли! Без страха отделись от материи, и душа найдет себе новую обитель». Именно он учил меня, что все человечество — плоть и кровь Диониса, а всякий человек — лишь один из растерзанных членов, которые в вечном Страдании, в преступлениях и катаклизмах, в Ненависти и Любви, во Лжи и в Истине ищут друг друга на протяжении многих тысяч существований, чтобы когда-нибудь слиться воедино. А потом Великий Иерофант — Мистагог сам был растерзан кровожадными вакханками в порыве необузданного сладострастия и ревности, и я сам видел, как голова сладкоголосого Орфея поплыла на лире по волнам фракийской реки Эбро, слышал, как уста Учителя шептали одно имя — имя прекрасной Эвридики… Сначала ему поклонялись многие, потом забыли, предав.

Теперь только Посвященные самых высоких степеней и градусов, которых можно пересчитать по пальцам, чтут его, исполняют заветы умершего бога и помнят истинный смысл Таинства Перевоплощения, вечной метемпсихозы, но почти никто из нас уже не верит всем существом, что тварный мир очнется и что люди — разрозненные кусочки целого — очистятся и снова обретут Единство во Вселенском Сверхбожестве. А я, последний Великий Иерофант, нашел мое Целостное Божество, мою Всемогущую Госпожу, не желаю знать ни других богов, ни какого-то абстрактного счастья всего человеческого муравейника. Я уже служу моей Единственной Божественной, и непременно заслужу Ее взаимность! Все прочие «вечные смыслы», нравственные императивы, заповеди — для меня химера и пустое место, ими можно и нужно пренебрегать, переступая через кровь, через плоть и через жизнь любого человеческого муравья, цена которой жалкий обол.[160]