Читать книгу - "Последний дубль Декстера - Джеффри Линдсей"

Потрясение от этой мысли мгновенно прогнало дрему. Действительно, была ли девушка еще жива в тот момент, когда он вырвал ей глаз? Смотрела ли она на него оставшимся глазом, когда он принялся насиловать ее таким неслыханным образом? Я попытался представить это с ее точки зрения: невыносимая боль, беспощадное осознание того, что свершилось нечто, чего уже не изменить и не исправить, медленное, жестокое приближение этого чудовищного бесстыдства…

Где-то в темных закоулках Замка Декстер рывком распрямился и прошипел нечто нелицеприятное Пассажир. Чем, в конце концов, я занимаюсь? К чему вся эта моя игра воображения? Черт, мне грозила опасность проникнуться сочувствием, обычной человеческой слабостью, о которой я имел чисто теоретическое представление. Да и откуда мне знать, каково быть беспомощной, изувеченной жертвой? Остается лишь верить в то, что это не так и плохо.

Нет, сейчас важно только одно: взглянуть на все с точки зрения хищника. К тому же для меня это куда более естественно. Я беззвучно принес извинения Пассажиру и попытался посмотреть на дело с другой стороны.

Ну да: основы выслеживания, пленения, связывания и других предварительных игр мало отличались от стандартных и не представляли интереса. Зато потом началась настоящая работа, так что я растянулся на диване и попробовал представить себе, как все происходило. В нашем маленьком домике слышались плеск воды в ванной, шелест постельного белья: дети готовились ко сну, а я зажмурился и попытался отключиться от всех этих звуков.

Вдох… выдох… сосредоточься… Я воскресил в памяти все увечья, нанесенные телу, представил себе, как это происходило – каждый укус, каждую рваную рану. Девушка бьется, выпучив в ужасе глаза; она еще не знает, что произойдет, – знает только, что это будет хуже самого кошмарного сна, а я заношу воображаемый нож… Тут до меня дошло, что нож здесь не к месту – вот вам и первое существенное отличие. Я ведь включил свое воображение, отсюда и нож: в конце концов, сам-то я именно ножом и пользуюсь. Восхитительное мгновение: взгляд панически расширен, мускулы напряжены в попытке разорвать изоленту, губы пытаются издать хоть звук, но бессильны справиться с кляпом. Я всегда пользуюсь ножами и прочей домашней утварью и не делаю никаких исключений из этого правила. И дело тут не только в эстетике, не только в гордости за то, что разрезы получаются такими чистыми и ровными. Мне просто отвратительна мысль о том, что какие-то жидкости из умирающего тела могут попасть на мои руки.

Однако по профессиональному опыту я знаю, что многие из тех, кто разделяет мое хобби, предпочитают действовать голыми руками – якобы удовлетворения это приносит больше. Я представил себе прямой контакт с пульсирующей, сочащейся плотью – и испытал чувство глубокого омерзения, но это я мог, по крайней мере, понять и даже принять. В конце концов, все мы стараемся оставаться терпимыми к другим. Кто-то хочет пустить в дело руки, ноги и зубы, а кто-то предпочитает более цивилизованный подход, соблюдая дистанцию с помощью холодной стали. Земля большая, места хватит всем – каждому темпераменту свой инструмент.

Однако на этот раз все обстояло по-другому. Здесь убийца использовал смешанную технику. Жертву нашинковали и разделали каким-то лезвием, но наиболее серьезные повреждения, можно сказать, авторские штрихи нанесли зубами, ногтями и другими, более интимными частями тела. Необычный подход, и наверняка он означал нечто очень важное.

Но что? Вот для чего нужен нож, я знал очень хорошо: это идеальное средство контролировать ситуацию и причинять аккуратный, но непоправимый ущерб. С укусами тоже все ясно: они означают жажду тесного контакта, наиболее интимное из всех возможных взаимодействие с болью. Но то, что проделали с глазницей, куда сложнее простого извращения. Это декларация абсолютной власти, эквивалент слов «ты моя с потрохами, и я могу делать с тобой все, что захочу». А еще недвусмысленный приказ: «Смотри на меня!» Более того, это наказание, способ объяснить, что твои глаза поступили нехорошо, что они должны были смотреть на меня, а главное, видеть меня, но они этого не делали, а значит, я проучу их и сделаю вот это.

Где-то в глубине коридора оглушительно хлопнула дверь ванной, и я, вздрогнув, открыл глаза. С минуту я слушал, как хныканье Эстор сменилось угрозами, а потом и вовсе злобным визгом, перекрывшим невозмутимые реплики Риты, а потом снова понизилось до недовольного бормотания. Опять хлопнула дверь; заплакала Лили-Энн, голос Риты стал утешительно-убаюкивающим, так что спустя еще минуту воцарился мир, и я вернулся к блаженным мыслям о интимных увечьях.

Убийца хотел, чтобы его заметили, – вот почему тело оставили в таком людном месте. Но главное, он хотел, чтобы жертва обратила на него внимание, на него и только на него, чтобы она оценила его значимость. Я поразмыслил над этим еще немного, и все вроде ложилось в строку. Ты должна была заметить меня, но не сделала этого. Ты не обращала на меня внимания, и теперь твой глаз заплатит за то, что твои глаза не сумели сделать.

Я снова закрыл глаза и попробовал увидеть все так, как это произошло: как я заставил ее почувствовать Меня и осознать, как глупо она поступала, не замечая моего присутствия, моих взглядов. Я надеялся, что она меня увидит, а она этого так и не сделала, и поэтому теперь я проучу ее, проучу страхом, и болью, и увечьями, и жаждой новой боли. И она медленно, постепенно достигнет кульминации, когда поймет и примет, и я увижу ее прелестную окровавленную головку в ореоле золотых волос, и это наполнит меня возбуждением, и тут наконец я…

Наверно, виновата была жареная свинина. Она, да еще тяжелый, непривычно долгий рабочий день в сочетании со стрессом от неотступно следующего по пятам Роберта – как тут не утомиться? Так или иначе, я уснул. Но не провалился в ту бесконечную, лишенную видений черноту, которая обыкновенно становится мне наградой за дневные труды. Нет, я продолжал видеть: я стоял над телом, в котором еще теплилась жизнь, я смотрел на дело своих рук, и нарастающая в душе волна возбуждения и восторга заставила меня опуститься на колени, и запустить руку в эти роскошные золотые волосы, и рывком заставить ее повернуться – так, чтобы она смотрела на меня. И лицо ее медленно повернулось ко мне, и я замер при виде ее безупречных черт, и безукоризненно-гладкой кожи, и глаз, полных влечения ко мне, и я заглянул в бездонные фиолетовые глаза, и понял, что это Джекки Форрест, и то, что я собирался сделать, стало вдруг совсем другим.

Я отложил в сторону нож и просто смотрел на нее, на безукоризненный изгиб губ, и на россыпь веснушек на носу и вокруг него, и в эти невероятные, бездонные глаза, и одежда ее вдруг разом куда-то исчезла, и я придвинулся ближе к ее лицу, а она подалась мне навстречу. И вот оно, это мгновение, когда мы почти коснулись друг друга и почти совершили то, что абсолютно немыслимо…

Я открыл глаза. Я лежал на диване, а в доме было темно и тихо, но образ лица Джекки Форрест все еще стоял перед моими глазами.

С чего это я вдруг начал думать о ней? Я лежал, тешил себя видениями абсолютно нормальной вивисекции, и тут она каким-то образом протиснулась в эти мысли и все испортила своими сексуальными запросами – настолько, что я даже забыл про нож и начал себя вести как простой смертный. На кой мне сдались эти ее штучки – мне, Декстеру-Уничтожителю? Джекки силой заставляла меня стать кем-то другим – каким-то уродом, который поддается обыкновенному женскому соблазнению и испытывает обычные человеческие чувства, желая чего-то такого, что для меня недосягаемо, как планета Марс.