Читать книгу - "Русский Рэмбо для бизнес-леди - Александр Звягинцев"

– Ро-ди-на.., у-ро-ди-на.., у-ро-ди-на… Ро-ди-на… – дробно выстукивали колеса летящего в метельную мглу поезда.

– Родина-уродина! – вслух пробормотал вслед за колесами привалившийся к двери тамбура Скиф.

В тамбур ввалились два милиционера в полушубках:

– Документа™, граждане?.. Куда путь держим?..

Побледневший поп поманил их двадцатидолларовой купюрой в проход между вагонами и о чем-то зашушукался там с ними.

Через пару минут милиционеры, пряча блудливые глаза, снова появились в тамбуре и сообщили:

– Через полчаса, граждане, в Конотопе можно горячей бульбы у бабок купить, горилки и огурчиков соленых.

В Конотопе по их совету все же вышли на перрон и направились было к закутанным по глаза в пуховые платки бабкам с ведрами, но вовремя заметили, что какие-то трое тоже вышли из соседнего вагона, что-то обсудили промеж собой и направились к ним.

– Синие! – сразу определил их Скиф по сверляще-цепким, оценивающим взглядам. – И у этих под колпаком, войнички православные!.. Черт, чтоб их!..

От знакомства с синими избавили цыгане. Облепили их, как репьи, с гадальными картами, гамом и со скабрезными шутками-прибаутками. Через их головы один синий – скуластый, как башкир, знак Скифу подал: дело, мол, есть…

"Ага-а, знаю я ваше дело, – подумал Скиф. – Ваше дело – нам небо в крупную клетку, а себе – еще одну звезду на погон".

Так и не купив самогона и горячей картошки, снова укрылись в тамбуре.

– Ро-ди-на.., у-ро-ди-на! – опять вслух пробормотал Скиф под стук колес тронувшегося поезда. – Роди-на.., у-ро-ди-на…

На границе с Россией, правда, никто особого внимания на них не обратил. Офицер в странной зеленой фуражке, на тулье которой двуглавый орел растопырил когти и крылья, а на кокарде герб с красной звездой прижились, хотел было проверить их бумаги, но махнул рукой и прошел с солдатским нарядом в другой вагон.

– Видал, войничек, какие дела? – пропел поп Засечному. – Говорю тебе с тупой настойчивостью идиота: сойди от греха в Брянске!..

– И откуда ты такой выискался? – вскипел Засечный. – Не пойму, то ли блатняк, то ли ты легавый, то ли чекист долбаный.

– Не дури, – глухо одернул его Скиф. – Мирослав дело говорит. С ходу заявляться в Москву опасно. Мы еще от окопной грязи не отмылись.

– А я перед попами спину не гнул в церкви. Надо мной командиров нет. Прощевайте войнички. Целоваться не будем.

Засечный отомкнул дверь универсальным ключом, предусмотрительно прихваченным в вагоне-ресторане, спрыгнул на ходу и исчез в снежной круговерти.

Алексеев с немой мольбой глянул на Скифа. Тот поскреб пальцами жесткую щетину на бороде:

– Ладно, поверю на слово. Но если, поп, ты на самом деле сучок по слежке, все равно первым помрешь ты. Засечный мне дважды жизнь в бою спас, а ты мне кто?..

* * *

…Жизнь попа-расстриги Мирослава, в миру Влодзимежа Шабутского, была запутанной, как февральские кривые дороги. Он и сам с определенностью не смог бы ответить на вопрос: кто он?..

Происходил он из древнего шляхетского рода, чьи сирые угодья тонули по болотистым берегам речки Пшемысли. Род был славен тем, что острой татарской саблей, передаваемой от поколения к поколению, доблестно рубился с псами-крестоносцами, неизменно вставал на пути бесчисленных набегов буйных запорожских казаков и крымских ханов Гиреев. Девизом рода были слова, приписываемые Ивану Грозному.

"Един господь на вышних небесех – единый царь на всех землех славянских".

В Россию первый Шабутский попал в свите Станислава Понятовского, ставшего вскоре последним польским королем. Как бы там ни было, но шляхтич, с детства впитавший дух славянского единения, влюбился в России во фрейлину императрицы Екатерины Второй и перекрестился в православие, чуждое католическому польскому панству. Православие унаследовали и его потомки, верой-правдой служившие потом России. Одна ветвь рода пошла по военной, инженерной линии, другая, к которой относился отец Мирослав, – по церковной. Были в этой ветви даже епископы, но большей частью простые священники сельских приходов. Таковыми были расстрелянный большевиками в двадцатом году дед Мирослава, настоятель прихода под Калугой, и его отец, поступивший перед Второй мировой войной диаконом в соседний приход. В составе польской Армии Людовой дошел его отец до Берлина, а после войны местные власти не позволили ему развращать души "строителей коммунизма", и предпочел он колымские лагеря отречению от веры православной. Восемь лет строил "столицу" Колымского края, пока не попал в поле зрения хрущевской комиссии по реабилитации. Но дышать воздухом свободы застуженными на лютых магаданских морозах легкими ему пришлось всего с полгода. Упокоился он на тихом сельском кладбище бывшего своего прихода, под тремя белоствольными березами. А еще через полгода упокоилась с ним и матушка-попадья, оставив малого Влодзимежа круглым сиротой.