Читать книгу - "Американец, или Очень скрытный джентльмен - Мартин Бут"

В Лондоне я снимал гараж, встроенный в арку виадука к югу от Темзы. Место было паскудное — кстати, слово «паскудный» тогда было в моде, — но мне подходило по всем статьям. Можно было работать с открытой дверью, при свете дня. В других арках находились запертые складские помещения, кузовной цех, мастерская по ремонту телевизоров и контора по заправке огнетушителей. Никто не совал носа в чужие дела. За ужином все мы выпивали в ближайшем пабе, ели яйца по-шотландски, маринованную селедку и булки с твердой корочкой, а запивали все это бассом. В этом арочном ряду — грязные лужи вокруг, осклизлая кирпичная кладка, крошащийся бетон, ржавое металлическое ограждение и до странности умиротворяющий гул электричек, проходивших сверху, по полотну, в сторону Чаринг-Кросса или Ватерлоо, — царил дух товарищества.

Мои соседи полагали, что я делаю на заказ велосипедные рамы. Я купил гоночный велосипед, чтобы укрепить их в этом мнении. Я отбыл оттуда в самый последний момент. Копы явились лишь на несколько часов позже — прикатили со своими мигалками и начальниками в штатском. Донес на меня один из механиков кузовного цеха. Донос состоял в том, что я ворую свинец: он унюхал его, когда я занимался плавкой и формовкой. Смехотворное обвинение. Этот недоумок оценивал меня по своим меркам — занятие заведомо обреченное.

Я вернулся туда через два года. На месте грязных луж оказался аккуратный тротуар с красивыми железными столбиками, на которых красовался герб местного муниципального совета. В арках теперь разместились модный ресторанчик, фотостудия и парикмахерский салон. А еще я отыскал того механика — он жил на тихой, обсаженной деревьями площади неподалеку от Олд-Кент-роуд. Бульварные газеты написали, что он и его молодая гражданская жена покончили с собой. Одно решение двух любящих сердец. Я именно так и хотел все представить.

Это был единственный случай, когда я побывал в одном городе дважды. Марсель, Гонконг… туда я никогда не возвращался. Афины, Таксон, Ливингстон, Форт-Лодердейл, Аделаида, Нью-Джерси, Мадрид… их я больше никогда не видел.

Надо признать, из всех моих многочисленных мастерских эта, вторая спальня моего итальянского пристанища, безусловно, самая удобная. В ней хватает воздуха. Даже когда в жаркий летний день приходится закрывать ставни, здесь остается легкая, но постоянная тяга. Через двери и прорези в ставнях проникает достаточно света, и я могу обойтись без фонариков — ну разве что когда выполняю самую тонкую работу. Любое зловоние, какое случается развести на определенных стадиях того или иного процесса, мгновенно выветривается и сменяется свежим воздухом. Снаружи вонь быстро рассеивается в небесах. Полы сделаны из крепкого камня и поглощают практически все звуки.

В комнате нет мебели как таковой. В середине — большой верстак. Рядом с ним — многоярусная металлическая полка, на которой я держу инструменты.

У стены, справа от окна, — небольшой токарный станок, из тех, какими пользуются ювелиры. Он закреплен на железной станине, под каждую ножку ее подсунуто по два деревянных бруска, а между ними проложено по куску резины вроде той, которую используют для крепежа автомобильных двигателей. К стене над станком прикручена стереоколонка, другая находится на противоположной стене. Я установил в комнате стальную раковину и кран с холодной водой, подсоединив их к трубе и сливу в находящейся рядом ванной. У меня есть табуретка для сидения, под нее подложен квадратный коврик. Рядом с верстаком лежит электрический строительный фен. Слева от двери — большой кульман и еще одна табуретка. Вот и все.

Со станком все было непросто. Зачем мне нужен верстак, синьора Праска поняла. Это такой специальный стол, какими пользуются художники, решила она. Кроме того, я специально проследил, чтобы она видела, как вместе с верстаком доставили мой мольберт и чертежную доску. И фонарики для подсветки. Словом, верстак удалось закамуфлировать под один из предметов творческого обихода. Но для создания цветных миниатюр не нужен токарный станок. Так что его я некоторое время держал в разобранном виде в арендованном фургоне, на котором приехал из Рима, — фургон стоял на Ларго Брадано. Я перетаскивал станок в квартиру по частям — на это ушло четыре дня. Станина оказалась слишком тяжелой, одному не поднять. Я нанял в помощь одного из механиков, работавших у Альфонсо в его гараже на Пьяцца делла Ванга. Он остался при убеждении, что тащит печатный станок: в конце концов, художники же иногда делают оттиски своих работ. Он с легкостью в это поверил. А синьора Праска в тот момент как раз была на рынке.

Если станок уж слишком шумит, я погромче включаю музыку. Колонки подключены к проигрывателю компакт-дисков, который стоит в гостиной. Если обрабатываемый металл сильно скрежещет, я ставлю одно из трех: токкату и фугу ре-минор Баха, симфонию номер один «Титан» Малера — вторую часть, — а чаще всего, потому что мне нравятся такие шутки, четвертую, «Итальянскую», симфонию ля-мажор Мендельсона. Пожалуй, чтобы шутка стала уж совсем смешной, стоило бы добавить к моему репертуару «глушилок» последние пять минут «Увертюры 1812 года» Чайковского (опус 49). Грохот пушек был бы подходящим аккомпанементом к музыке станка.

Имберт. Сколько я помню, он был очень скромным человеком. Антонио Имберт. Мало кто о нем слышал, разве что специалисты по центральноамериканской политике или престарелые офицеры из ЦРУ. Мало кто знал о его коллегах, о его товарищах по оружию, его собратьях-заговорщиках. Но в своем мире, в своей истории они были знаменитостями: Диас, бригадный генерал, Герреро, советник президента, Техеда и Пасторица, инженеры (какие именно, я так никогда и не узнал). А еще были Пиментел, Васкес и Чедено. И Имберт.

Из всей когорты профессиональных убийц я лично встречался только с ним, причем лишь однажды, минут на двадцать, за коктейлем в одной гостинице на юге Майами. Место для такой встречи оказалось самое подходящее. Гостиница была задрипанная — дни ее расцвета во времена контрабанды спиртного и гангстерской вольницы давно миновали. Здание в стиле модерн, сплошные скругленные углы и плавно изогнутые линии, как у старомодных американских лимузинов, например у «доджа», у «бьюика» или у авто Великого Гэтсби. Говорят, однажды там отдыхал Аль Капоне, а еще — Счастливчик Лучано. Помнится, я заказал «Манхэттен», а Антонио — текилу; он потягивал ее с солью и лимоном.

Говорят, что недавно он единственный вышел живым из-под града пуль, которые постоянно жужжат над ему подобными, как разгневанные пчелы над человеком, опрокинувшим улей. Они как раз только что опрокинули улей. Улей назывался Доминиканской Республикой, а пчелами были приближенные генералиссимуса Рафаэля Леонидаса Трухильо.

Потом он исчез — я имею в виду Антонио; Трухильо уже был мертв. Я так и не узнал, куда Антонио скрылся, хотя подозреваю, что сперва он двинул в Панаму. Как и было уговорено, 30 июля, точно через два месяца после этой встречи, я получил банковский перевод из «Ситибанка», отправленный мне по почте из Колона.

Как давно была эта встреча, в конце февраля 1981-го. Трухильо убили в мае того же года.

То было традиционное убийство. Аль Капоне остался бы им очень доволен. Все было проделано в классическом гангстерском стиле — тот же план, то же исполнение. Слова мои отнюдь не легковесны: это не лирическое сравнение, а прямая констатация непреложного факта. Сейчас такой подход — редкость: дни великих убийств ушли в прошлое вместе с эпохой красочного декаданса — эпохой океанских лайнеров, летающих лодок и окутанных тайной вдовствующих аристократок в норковых манто, с толстым слоем косметики на лице. Теперь все проще: стремительное нападение, подброшенная бомба, град пуль, радиоуправляемая мина, случайный взрыв невероятной мощи. Не осталось в этом никакого творчества, никакой гордости за свое дело, никакой ему преданности, никакого просчитанного, проверенного опытом хладнокровия. Никакого истинного переживания.