Читать книгу - "Маньяк по субботам - Александр Петрович Гостомыслов"

— Служу… Ап-чхи! — Анохин вышел на улицу, и даже оттуда доносился до нас трубный чих старого моряка.

Шестиглазов почесал свою любимую плешинку и задал риторический вопрос:

— Так утонул Никита, или нет? А может быть, утонула одна газета «Правда», возомнившая себя наполеоновской треуголкой? А этот хитрющий маньяк опять водит* нас, как дурачков, за нос? Я отдал бы месячную зарплату, чтобы знать это наверняка.

Никто дать ответ инспектору не смог, и он вызвал следующего свидетеля, отца Елены.

— Бывший школьный учитель физики Островский, — представился он, сделав легкий поклон головой, и осторожно присел к столу.

— Скажите, — спросил Шестиглазов, — вы знали, что Никита неравнодушен к вашей дочери? Он ведь к вам в дом заходил?

— Заходил несколько раз, пытался ухаживать, но Елена ему вежливо и категорически отказала. Никита такси огромный, страшный и, извините, тупой. Он и семи классов не окончил. А Леночка у меня медалистка, Педагогический университет, окончила, в музыкальной школе училась, в оркестре на трубе играла, всегда впереди других, на виду… — Островский всхлипнул.

Шестиглазов не дал затянуться паузе:

— У вас в доме, в коробке из-под туфель, листки тетрадные со стихами Никиты обнаружены. Как они туда попали? Значит молодые люди встречались?

— Нет. Зоя, бывшая одноклассница Елены, пренеприятная, скажу вам, девица, страшная язва, приносила листки от Никиты, передавала как почтальон. Ну, а моя Елена по глупости хранила. Жалко было выбросить.

— Зоя? Интересно, часто она у вас бывала?

— В городе мы в одном доме живем и тут случайно оказались на одной улице Дружбы у девочек не было, но захаживала иногда.

— Никита угрожал Елене?

— Насколько я знаю — нет. Приходил тихий, грустный, понимал, что ей не пара.

— Как вы думаете, он мог убить вашу дочь?

— Псих он и есть псих, разве его пошлешь? Значит смог, ведь на горле у дочки следы от его здоровенных ручищ, — Островский снова всхлипнул. — Значит так на роду написано. Ничего не сделаешь. Не уберег я дочку. И уголовный розыск не помог. Сколько вы теперь ни старайтесь, дочку мне не вернете, — Островский ушел, вытирая глаза.

Следующим свидетелем была Зоя. Она явилась, как длинноногая королева, в костюмчике нежно-голубого цвета. Он так детально обрисовывал ее женские достоинства, что все мужчины, включая и Шестиглазова, не сводили с нее глаз.

Зоя старательно и подробно отвечала на все вопросы, но после разговора с ней следствие не продвинулось вперед ни на шаг.

— Последний на сегодня свидетель, — Шестиглазов протер любимую проплешину, — мать Никиты Нина Федоровна. Если она в боевой форме, сейчас нам с тобой, Виктор, жарко станет.

Сержант Григорьев вошел в комнату и предупредил:

— Извините, Нина Федоровна не хотела ехать, пришлось сказать некоторое давление.

— Надеюсь, сержант, вы были предельно деликатны? Не пришлось ее связывать?

На сержанта было больно смотреть, такой у неге был потрепанный вид.

— Это не садовод, не женщина, это — конь с яйцами. Чтобы ее связать, потребуются две группы захвата ОМОН. Она напала на меня со сваей вышколенной овчаркой, в результате порваны брюки и потеряны две пуговицы с форменной рубашки. Спасся я тем, что ловко запрыгнул в машину. Я пообещал ей привести мешок комбикормов из магазина для поросенка, после этого она согласилась приехать сюда.

— Вы бежали с поля боя? — не поверил инспектор. — Я не узнаю вас, сержант. Это позор для уголовного розыска.

— Вы перемените свое мнение, когда узнаете ее получше. Неподалеку от Нины Федоровны живет ее подруга, в молодости они вместе работали кассирами в банке. Однажды после работы идут домой, заглянули в магазин, купили макарон и сосисок. Подходят к остановке трамвая, а там толпа — хулиган с ножом в рука куражится, кого-то мордует. Народ в сторонке жмется, и даже военные, а пойти на нож боязно. Нина Федоровна говорит подруге: «Смотреть, как распоясался хулиган, нет сил. Подержи мои макароны». Одна пошла на хулигана, скрутила его и отвела в отделение милиции. Мне ее подруга рассказывала, и я поверил, такое не выдумаешь.

Шестиглазов напружинился:

— Пригласи ее войти.

Нина Федоровна, как была в выцветшем платье с линялым передником, видно, копалась в огороде, так и оказалась доставлена в правление. Грозная женщина бросила пристальный взгляд на меня, на инспектора, заметно прихрамывая, подошла к стулу и села.

— Отдохните, пожалуйста, — как мог приветливее улыбнулся Шестиглазов. — Извините, что пришлось оторвать от домашних дел, но вопрос касается вашего старшего сына и не терпит отлагательств.

Нина Федоровна сердито уставилась на него.

— Это ты, инспектор, приказал тащить сюда старую, больную женщину, инвалида?

Инспектор промакнул носовым платком покрывшегося капельками пота проплешинку.

— Попрошу быть вежливее, речь идет о вашем сыне. Старшем сыне.

— Ну да, среднего вы уже посадили на год, теперь взялись за старшего.

— Не надо говорить о среднем, тот поезд ушел.

— Для вас ушел, а для меня остался. Парни угнали грузовик у фермера и убежали. А мой дурак лег спать в кузове, где и был задержан. И за это давать год? Побойтесь Бога, инспектор!

— Много жалоб накопилось тогда на вашего среднего, вот в совокупности и набралось. Да и не я, суд решал. Теперь речь идет о старшем.

Нина Федоровна повернулась ко мне, словно призывая в свидетели:

— До чего же мне поганая судьба досталась. Все как сговорились претив моей семьи. Один муж убит на границе. Второй долго болел и умер. Осталась я — инвалид, и шестеро ребятишек. Как хочешь, так и подымай их. Средний попал в тюрьму по глупости. Теперь из старшего делают жуткого убийцу. Я одна кормлю и защищаю эту ораву. И все против меня — и милиция, и уголовный розыск, и… судьба.

Мне стала нравиться эта неопрятная, измученная, но не сломленная женщина.

— Может быть, еще не все потеряно? — попытался я поддержать ее.

— Как не все? — развела она руками. — Трое суток парня нет дома, сейчас следователь вывалит кучу улик, и я не знаю, что ему отвечать. После того, как Шестиглазов посадил моего среднего, о нашей семье пошла недобрая слава. Теперь на старшего можно валить что угодно — и люди, и судьи поверят любой гадости.

Шестиглазов стал задавать вопросы, Нина Федоровна отвечала, видно было, что она давно устала — не вчера, не сегодня, усталость в ней копилась годами. А отдохнуть невозможно, некогда, жизнь не дает.

Под конец Шестиглазов осторожно спросил:

— Не знаю, как и вопрос задать, чтобы вас заново не растревожить. Есть некоторое предположение, что Никита мог и не утонуть, а выйти на