Читать книгу - "Бабочки Креза. Камень богини любви - Елена Арсеньева"

Старуха была любопытна, а после такого вопроса любопытство ее вовсе разгорелось. Она припала к дверной щели и принялась подслушивать и подсматривать.

Она поняла, что Синикки испугалась ярости Раймо, но отказалась отвечать. Тогда он наклонился над спящим ребенком и положил пальцы на его горло, пригрозив, что задушит его, если Синикки не скажет, где Сампо.

Она упала на колени и стала умолять пощадить сына. Но Раймо был неумолим. Тогда Синикки что-то сказала — так тихо, сквозь слезы, что старуха ничего не поняла. Мгновение Раймо с ненавистью смотрел на нее, потом выхватил из кармана нож и перерезал ей горло одним умелым и ловким движением. Затем выхватил из колыбели сына, прикрыл его полой своей куртки и выскочил вон, отшвырнув со своего пути окаменелую от страха старуху. Кажется, он ее даже не заметил, не то, конечно, и ее убил бы, клялась она.

До смерти напуганная, она забилась в угол, не в силах ни полицию позвать, ни подойти к Синикки… хотя ей, бедняжке, уже ничем нельзя было помочь.

После этого Раймо побежал к Яаскеляйнену и отдал ему ребенка. Затем снова куда-то убежал, хотя хозяин гостиницы пытался его остановить. Раймо ворвался в театр, как раз когда там шла репетиция, бросился к Эльвире Михайловне, которая, как обычно, сидела в первом ряду партера, и о чем-то спросил ее по-фински. Никто ничего не понял, потому что языка никто не знал, однако Васильеву почудилось, будто слово «Сампо» прозвучало и теперь.

В зрительном зале царил полумрак, однако даже при этом неверном свете было видно, как побледнела Эльвира Михайловна. Никто не слышал, о чем шел быстрый разговор с Раймо, но вдруг она вскочила и с яростью крикнула по-русски:

— А вот этого я тебе никогда не скажу!

В ту же минуту Раймо ударил ее ножом в сердце и кинулся бежать. Но на него накинулись всем скопом, схватили.

Кто-то бросился к Эльвире Михайловне — она уже была мертва.

— Что ты наделал?! — вскричал Васильев. — Ты убил ее, за что, негодяй?!

— Она отдала Сампо Северному, — надменно ответил Раймо. — Она не хотела сказать, где он. Но я все равно найду его и отберу Сампо.

— Найди! — выкрикнул Карнович, отрываясь от Эльвиры Михайловны, которую звал и осыпал поцелуями ее мертвое лицо, приговаривая что-то бессвязное. — Он в Вытегре. Найди его! Найди и убей!

— Да, — усмехнулся Раймо, — так и сделаю!

Он оттолкнул Карновича так, что тот свалился на пол, расшвырял державших его людей и выбежал из театра. И никто его больше не видел.

— Что ты наделал! — крикнул Васильев Карновичу. — Ты выдал Северного! Теперь этот сумасшедший убьет его! Ведь сама Эльвира Михайловна его не выдала! Она нарочно крикнула последние слова по-русски, чтобы предупредить нас, чтобы мы молчали! А ты выдал его!

— Он получит по заслугам! — ответил Карнович, не сдерживая рыданий. — Из-за него она бросила меня. Из-за него она погибла!

Васильев был так разъярен, что Карнович из ревности натравил на меня убийцу, что накинулся на него с кулаками и принялся избивать. Пытаясь защищаться, Карнович выхватил нож. Васильев еле успел уклониться от удара и с силой ударил его кулаком в голову. Удар пришелся в висок — Карнович умер на месте.

— Так я получил новый срок, — продолжал Васильев. — Меня не приговорили к казни, потому что все видели, что я защищался, что Карнович убил бы меня, если бы мог. Но все же мне была продлена ссылка на десять лет.

Я не был на похоронах Эльвиры Михайловны, но знаю, что прошли они тихо и скромно из-за скандальности убийства. О том, где и как похоронили Синикки, я вообще не знаю, слышал только, что ее ребенка взял к себе Яаскеляйнен, ведь, хочешь не хочешь, это сын его племянника.

Из-за ареста я не сразу мог написать вам и сообщить о случившемся. Я очень боялся, что произошло непоправимое, что Раймо уже добрался до вас и убил тебя. Однако вскоре я получил письмо от Лизы, где говорилось, что у вас все спокойно, но ты очень тяжело перенес известие о гибели Эльвиры Михайловны и писать пока не можешь. После этого наша переписка затихла, я ничего о вас не знал. Но узнал другое! — воскликнул он воодушевленно. — Узнал, что Раймо все же добрался до Вытегры — и нашел там свою погибель.

— Как это? — спросил я.

— По слухам, в двадцати верстах от Вытегры, в какой-то деревне, нашли лошадь, которая устало бродила по дороге, и сани. В санях лежал человек со сломанной шеей. По всем приметам — Раймо Туркилла! Решили, что он направился в Вытегру, правил, по обыкновению многих финских возчиков, стоя, но по дороге сани подбросило на каком-то ухабе, он упал навзничь и сломал шею. Он не добрался до тебя — его наказала судьба.

Я молчал, опустив голову, и вспоминал тот день в Вытегре. Тот день, когда я гнался за неизвестным вором, покусившимся на браслет, нагнал и убил…

Так вот кого я убил! Так вот почему его лицо показалось мне знакомым! Раймо Туркилла очень напоминал своего дядю, брата своей матери Яаскеляйнена, хозяина гостиницы в Петрозаводске.

Он искал меня, он убил бы меня, если бы нашел, но увидел браслет и решил не рисковать. Главное было — найти браслет!

Я вспомнил слова Эльвиры Михайловны: «Это мой прощальный подарок. Я и сама получила его в подарок, в благодарность… это старинный талисман…»

Смелая догадка пронзила меня. В тот вечер, накануне моего отъезда из Петрозаводска, тайное письмо принесла мне Синикки: ведь Эльвира Михайловна боялась доверить кому попало тайну своей любви, а Синикки была ей беззаветно предана, ни за что не выдала бы ее. Эльвира Михайловна спасла ее ребенка, и Синикки подарила ей в благодарность браслет. Неужели это какой-то заветный талисман? Как он попал к ней? Почему его называли Сампо, ведь Сампо — это мельница?

Никто не мог ответить на эти вопросы. Наверное, я никогда не узнаю разгадку этой тайны, никогда…

А впрочем, ни тайны, ни их разгадки не волновали меня в те минуты. Я думал об Эльвире Михайловне, которая умерла из-за любви ко мне. Я думал о Лизе, которая не открыла мне тайну ее смерти. Должно быть, она о многом догадывалась. С присущей любящим женщинам проницательностью, с присущей ей удивительной душевной тонкостью она понимала, что я с ней — только частью своей души, что сердце мое по-прежнему принадлежит другой… Ну что ж, она довольствовалась тем, что я мог ей дать.

Слезы навернулись на мои глаза. Стыд пронзил меня. А если она догадывалась, что, обнимая ее ночью, я вызываю в памяти пленительный образ другой женщины, Эльвиры?

Лиза, моя бедная, верная, безропотная, любящая Лиза… Я недооценивал тебя, я не мог любить тебя так, как ты того заслуживала… я даже оказался неспособен сохранить бумаги, которые остались после тебя, твои письма! Я хотел их прочитать, но сунул куда-то, они затерялись… и теперь мне никогда не найти их, не прочесть письма Васильева о гибели Эльвиры Михайловны…

Давно я не плакал, может быть, с детства, но теперь не сдержал слез.