Читать книгу - "Капитан госбезопасности. В марте сорокового - Александр Логачев"

— Кажись, понимаю, — сказал капитан, бросив себе за спину второй ботинок приятеля по камере. — Ты, сявка, сел по первой, тебе обещали легкую прописку и сахарную жизнь в лагере, если замочишь одну суку. Чего про меня наговорили?

Капитан поднялся, отряхивая руки.

— Наврали, что все по закону, порешили на сходняке. Что ссучился, мол, деловой, корешей сдавал. Как же ты меня мочить собирался? Скатать рубаху жгутом и во сне удавить?

Капитан бросил себя вниз, выставив согнутый локоть, который вонзил в живот пытающего приподняться и встать сокамерника. Тот взвыл, согнулся, готов был заорать, но его рот накрыла рука капитана.

— Тихо, тихо, сявка. Думаешь, прибегут и вытащат? Это карцер, козел, сюда сажают, чтоб жизнь медом не казалась. Тебе не покажется, падлой буду.

И снова капитан вытащил щепку, но на этот раз приставил не к горлу, а к глазу. Заставил опуститься на глаз веко и надавил на него острием.

— Нравится так? Задавлю, баклан. Говори!

— Що ты хочеш вид мене?!

— Забалакал, гляди! Я тебе уже говорил. Вываливай все, что знаешь. Кто в хате заправляет, кто тебя послал?

— Яка хата?

Капитан видел, что испуга на лице и в голосе нет. Есть недоумение, горечь и злость. Интересно, он уже сейчас всерьез думает о том, как побыстрее расстаться с жизнью, в которой покоя до остатка дней (а остаток видится небольшим) не дождаться? Пытать будут и наверху, и в камере. Именно об этом он и должен задуматься. Придется усилить впечатление. Капитан переместил ногу и наступил на сломанный палец, снова накрыв ладонью рот сокамерника.

Отпустив ладонь, товарищ Шепелев поднялся и отошел от потерявшего сознание врага. Присел на корточки. Прислонился было спиной к стене, но холод быстро преодолел вязаную жилетку и рубашку, и пришлось отлипнуть от камней.

«Покурить бы. Да вот никак не может оказаться у меня папирос и спичек. Может, воспользоваться ситуацией и попробовать бросить? Роль позволяет. Почему вор не может думать о вреде курения? Но как же сосет от желания! Уж в глазах жжет. А на ум идут одни затяжки».

Как и всем курильщикам, лишенным табака, капитану стали являться картинки, где клубится сладкий дым и люди затягиваются полной грудью. Вспомнилась Сталинская трубка. Из темного дерева, чуть длиннее ладони, с большой круглой чашечкой, с изогнутым на конце мундштуком. Но Сталин закурил не сразу, когда позавчера товарищей Берия и Шепелева секретарь впустил в кабинет вождя.

Сталин вышел навстречу, когда он и Берия вступили в ярко освещенный кабинет. Лаврентий Павлович, а вместе с ним и Шепелев остановились у ближнего к двери края длинного стола, предназначенного для совещаний. Здесь они дождались, когда Сталин, ступавший по ковру в фетровых «бурках», в которые были заправлены брюки, подойдет к ним. После наркома внутренних дел пришла очередь пожимать протянутую руку вождя капитану госбезопасности. Ладонь Сталина легла в ладонь оперативного сотрудника НКВД и оказалась небольшой, сухой и жесткой. «Величайший организатор и учитель» лишь обозначил пожатие, чуть шевельнув пальцами с желтыми от табака подушечками. Шепелев осторожно сомкнул свои пальцы на кисти «первого машиниста революции, величайшего ленинца, руководителя мирового пролетариата». Вот тут капитана и прожгло, как током. Человек, который улыбался мудрой, всезнающей улыбкой с плакатов, соперничающих друг с другом величиной, глаза которого следили за тобой с портретов, бюстов и фотографий в каждом помещении и в каждом доме — он из плоти! Вот он перед тобой, жмет твою руку, как простой человек! Один из тех, кто решает сейчас судьбы мира. Которого боятся Гитлер, Черчилль, Муссолини. За чью голову они осыпали бы благами и охраняли бы до самой смерти. О ком слагают песни, что всегда услышишь, просто поверни ручку радиоприемника. Чьи мудрость, прозорливость, доброту и все иные достоинства восхваляют в стихах, книгах, в фильмах, всюду. Чьи появления в кинохрониках встречают аплодисментами во всех кинотеатрах страны. «А я стою рядом с ним!» Он на расстоянии протянутой руки! С крапинками оспы на лице, усы не идеально смоляно-черные, а вперемешку из желтых, черных и седых волосков. Он. Он, кто представлялся (хотя и понимаешь умом, что это, скорее всего, не так), но все же представлялся невольно кем-то, сопоставимым с былинными героями.

Пол качнулся под товарищем Шепелевым. Пустились в пляс предметы перед глазами капитана, фигура руководителя партии и народа стала размываться в тумане.

— Вы еще не долечились, товарищ Шепелев? — спросил вождь, просовывая правую руку между пуговицами френча и заглядывая в глаза побледневшего капитана.

— Здоров наш герой, здоров. Просто обалдел от встречи с самим товарищем Сталиным, — рассмеялся Берия и подбадривающе похлопал подчиненного по плечу. — Такое со всеми бывает, товарищ капитан.

— Садитесь, товарищи, — левой рукой, в которой он сжимал нераскуренную трубку, вождь показал на стол для совещаний.

Если Берия сел, то капитан опустился на что-то, оказавшееся стулом. Сталин медленно пошел вдоль стола, при каждом шаге немного наклоняясь вперед.

— Вот видите, а некоторые болтуны утверждают, что товарищ Сталин отгородился от народа, от жизни в стране. Узнаёт все только из газет и докладов, — руководитель партии остановился, не дойдя до середины стола, обернулся. — Скажите, товарищ Шепелев, а финны хорошие солдаты?

Капитан хотел подняться.

— Сидите, — холодная трубка поднялась и опустилась вместе с рукой.

— Да, товарищ Сталин, — ответил капитан, ощущая неуют оттого, что приходится разговаривать с вождем сидя.

— Это хорошо, когда противник сильный. Потому что со слабым противником распускаешься и становишься слабее, а сильный вас заставляет подтягиваться, расти…

Неторопливая, доверительная тихая манера говорить, где каждый отрезок речи подчеркивался паузой и движением руки, действовала гипнотически. Этот человек казался всепонимающим, всепрощающим мудрым отцом и наставником, с которым хотелось быть откровенным. Вот спроси сейчас Сталин, подумал Шепелев, о том, что скрываю ото всех, ведь выложу правду. Надо избавляться от этого наваждения, приказал себе капитан, брать вожжи в руки.

— Война — это беда, но есть очень верная пословица, что нет худа без добра, — товарищ Сталин продолжал идти вдоль стола и говорить. — Вооруженная борьба открывает народу его героев, и эти герои занимают подобающие им места. Товарищ Берия, надо сделать представление на Орден Красного Знамени. Я думаю, заслуги товарища Шепелева в советско-финском вооруженном конфликте достойны самой высокой награды.

Сталин дошел до своего рабочего стола, раскрыл какую-то коробку… Впрочем, капитану сразу стало ясно — какую, потому что из нее вождь стал щепотка за щепоткой извлекать табак и неторопливо, как и говорил, как, возможно, делал все, принялся набивать чашку трубки. Шепелев вспомнил вдруг, что Берия в ресторанном разговоре назвал советско-финское противостояние тем, чем оно и было — Финской войной, а не так как его именовали в газетах и сейчас Сталин — вооруженным конфликтом. И почему-то это сопоставление и наблюдение за тем, как вождь набивает трубку, сняло с Шепелева наваждение, охватившее его от близости отца народов. «Спроси теперь Сталин о том, что скрываю ото всех, ведь совру и глазом не моргну, и ни о чем он не догадается».