Читать книгу - "По понятиям Лютого - Данил Корецкий"

Он окинул равнодушным взглядом старую деревенскую утварь – горшки, лампы, медные тазы, прялки, маслобойки – разложенные на клеенке у ног молодого человека в модном пальто.

– «Доски» есть? – спросил без всяких экивоков. Прикидываться дурачком почему-то надоело.

Услышав профессиональный сленг, продавец встрепенулся.

– А какие нужны?

– Любые.

– Есть старообрядческие, Тюмень, конец девятнадцатого… – вполголоса начал перечислять продавец.

Бернштейн махнул рукой и пошел дальше. Обычная перепродажа, скидывают ненужный балласт, ему это неинтересно.

Побродив еще минут десять, Александр Исаакович понял, что азарт пропал, фитилек потух, прогулка по Уделке потеряла свою прелесть. Решил вернуться к седобородому, закончить начатое дело.

Почти дошел. Седобородый торговался с покупателем над бронзовой пепельницей с головой Горгоны. Даже складень свой узрел – вот он, красавец, лежит на месте, наполовину заваленный всяким барахлом. Не лежит – валяется, скажем прямо. Может, продавец и в самом деле – лох?

– А вот и вы, Александр Исаакович!

Бернштейн чуть носом не столкнулся со статным красавцем в кашемировом пальто, который вырос перед ним на тропинке. Красавец даже руки в стороны расставил, готовый то ли обнять-расцеловать, то ли вцепиться и не дать пройти мимо.

– Ах, Феликсушка, это ты! – кисло улыбнулся Бернштейн. – Что-то рановато ты сегодня, просто удивительно рано… – Он посмотрел на часы. – Неужели проблемы со сном?

– Вы издеваетесь, Александр Исаакович? – прошипел Юздовский, хватая Бернштейна за рукав. – Какой сон? Вы где пропадали?

– Нигде. Работал. Вкалывал. Пахал. Я, знаете, практикующий врач…

– Знаю. Но нам надо поговорить, – перебил его собеседник, что-то высматривая поверх голов посетителей толкучки. – Давайте отойдем в сторонку, подальше от толпы. Вот туда, пожалуй…

Он потянул Бернштейна в сторону железнодорожной станции.

– Но я собирался…

– Я понимаю. Пять минут. Все понимаю… Но и вы поймите меня…

Юздовский пыхтел, утаптывая финскими полусапожками нетронутый снег. Они перешли через пути и остановились у шлагбаума переезда.

– Итак, я требую объяснений, Александр Исаакович! – решительно заявил молодой человек. – Я заплатил вам десять тысяч! Огромные деньги! Прошло полгода! Полгода, Александр Исаакович! А свой перстень я до сих пор так и не получил!

– Я его тоже не получал, Феликс Георгиевич, – буркнул Бернштейн.

– Ну и что? Меня такой ответ не устраивает! Я хочу знать, где мой перстень!

– Понятия не имею. Как только появятся новости, сразу дам знать.

– Мне нужен мой перстень, Александр Исаакович! Или перстень, или деньги!

– Ах, вот как? – Бернштейн отступил на шаг, вглядываясь в своего собеседника, словно в какую-нибудь редкую икону домонгольской эпохи.

Посмотреть здесь было на что: Юздовский, обычно такой флегматичный, сбалансированный, равно берегущий как эмоции, так и прическу, и костюм, – сейчас был на грани истерики. Красные пятна на лице, бобровый «пирожок» на голове сбился набок, даже знаменитая «чеховская» бородка растрепалась, разделилась на два торчащих в разные стороны хвостика.

– А с чего это мы вдруг так распетушились? – вопросил Александр Исаакович.

– С чего, с чего! Ляльке подруга привезла мутоновую шубу из Милана! Она полезла в шкатулку за деньгами, а там полный голяк! Такую варфоломеевскую ночь мне устроила – ты не представляешь!

– Подумаешь, шуба. Было бы из-за чего…

– Не в шубе дело! – взвизгнул Юздовский. – Дело в принципе! Мы заключили сделку, а теперь ни перстня, ни денег! А скоро я еще и без жены останусь!

– Баба с возу, Феликс Георгиевич… – начал было Бернштейн, но взглянул на Юздовского и осекся. – Ладно. Во-первых, мы ни о каких сроках не договаривались. Это тебе не на базу сгонять да привезти.

– Какие сроки? Какая база? По городу давно ходят слухи про ограбление в Эрмитаже! Там даже убили кого-то! И перстень из экспозиции исчез! Там его нет! И у меня его тоже нет!

– И нечего было вообще затевать этот балаган! – рявкнул Бернштейн. – Я предупреждал, что дело стрёмное, уголовщина, лучше не связываться! Так нет! Фамильный перстень, видишь ли! Вынь да положь! А теперь опомнился, спохватился!

– Ты обещал, что все будет хорошо!

– Я ничего не обещал. – Бернштейн сдерживался, но терпение его, если честно, лопнуло. Лопалось прямо сейчас. Как спелый арбуз под колесом самосвала. – Ты просил найти человека, который это сделает – я нашел… К черту! Лучше бы не искал, лучше бы сразу послал тебя подальше с твоими княжескими заскоками! С твоим чертовым перстнем! Жил бы себе спокойно, а не оборачивался на каждый шорох!

– Так ты еще недоволен? – Юздовский вытаращил глаза. – Развел меня на десять тысяч и плачешься?

– Твои десять тысяч – тьфу и растереть. Ты лишился денег, а я могу лишиться жизни. Чувствуешь разницу?

– При чем тут твоя жизнь, Александр Исаакович?

– При том. Мой человек подписал какого-то умельца из Ростова, у них возникли непонятки, потом моего человека арестовали. А буквально на днях я узнал, что его убили на зоне. И все началось с твоего перстня! Дошло теперь? Пошевели своими роскошными напудренными мозгами, Феликс Георгиевич, прикинь, какие выводы и какие действия последуют со стороны его дружков на воле!

Юздовский смотрел на него, явно не понимая.

– Какие действия?

– Такие! Разделают как кабана, и все на этом!

Бернштейн посмотрел в сторону торговых рядов и вдруг заметил знакомую сутулую фигуру. Шура Памфлет терся рядом с седобородым.

– В-вашу мать! – не выдержал Александр Исаакович, срываясь с места и бросаясь обратно через железнодорожные пути. – Складень! Мой складень! Ох!.. Черт бы вас побрал, Феликсушка, с вашими…

Он бежал, он скакал по снегу, как северный олень, он летел, как полярная сова. Но было поздно. Когда Бернштейн остановился перед торговым местом седобородого, Памфлет уже скрылся в толпе, а складня на месте не было.

– Где… он?

– Кто? – спросил продавец.

– Складень… Святой Власий…

– Чего-о? Какой еще святой?

– Он там лежал, за подсвечниками!

– А, это… – Седобородый зябко похлопал нога об ногу, подышал в ладони. – Медная пряжка это, а не… как ты там ее обозвал… Кладень? Да за пять рублей отдал, все равно обломок, я им чеканку подпирал, чтоб не падала. Пряжка это, гражданин! Понавыдумывают тоже.

Он снисходительно, с какой-то даже жалостью посмотрел на Бернштейна, на его старое демисезонное пальтишко и кроличью шапку.