Читать книгу - "За кулисами путча. Российские чекисты против развала органов КГБ в 1991 году - Андрей Пржездомский"

26 февраля 1990 года, день.

Таджикистан. Шоссе Душанбе — Ленинабад

Несмотря на удачу, которая сопутствовала Орлову, чувство тревоги и опасности не покидало его. Да, вчера ему удалось оторваться от преследователей, благополучно провести ночь на квартире товарища. Теперь до отлета самолета оставалось несколько часов и нужно было каким-то образом продержаться здесь, избегая всяких неожиданностей, постоянно находясь на виду. «Чем больше людей будет рядом, тем у них будет меньше шансов что-либо сделать со мной», — думал Андрей. Правда, он никак не мог точно сформулировать, кто такие «они» и что конкретно «они» могут с ним сделать.

— Андрей, посмотри, как красиво! — Голос Абдуллоджона вернул Орлова на грешную землю. — Я считаю, что наши горы самые лучшие. Еще в тысяча каком-то году основатель империи Великих Моголов Бабур написал про «Кухистан» — «страну гор». Так называют центр Таджикистана. Кстати, Бабур был правнуком Тимура…

— Того самого Тимура, который разгромил Золотую Орду, а в войне с турками захватил в плен турецкого султана?

— Того самого, — ответил Абдуллоджон и, обращаясь к водителю, сказал:

— Исмат, да не торопись ты так! У нас есть время. Поезжай потише!

Водитель сбавил скорость и сразу мимо машины, обгоняя ее на повороте, пронесся милицейский уазик.

— Лихо ездит! Как его шеф!

— Министр внутренних дел? — спросил Орлов.

— Да, Мамадаёз Навжуванов. Кстати, ты знаешь, что он тоже выходец с юга. Бадахшанец. Как, практически, и все эти… которые выступили тринадцатого.

— Ты хочешь сказать, Абдуллоджон, что все это было столкновением «южан» и «северян»?

— В общем-то, да! То, что между ленинабадцами, ну «северянами» то есть, и таджиками из Куляба, Гарма и Бадахшана всегда шла война, пусть даже скрытая, — это известно всем…

— Погоди, Аблуллоджон. Ты, по-моему, упрощаешь. То, что все ключевые посты у вас занимают уроженцы Ленинабада — это ясно. Вот даже в Комитет не очень-то принимают горных таджиков! Так ведь?

— Так!

— Но объяснять все родоплеменными противоречиями… Все гораздо глубже. Вот я пообщался с разными людьми. Ты знаешь! И у меня картинка-то получается несколько другая. Совсем не та, которую рисуют Латифи или Махкамов.

— Ну и какая, интересно? Выступление мафии? Демократы против коммунистического режима?

— Отчасти да! Но кроме того, душанбинские события — очень тревожный симптом. В СССР поднимает голову исламский фундаментализм. Идея очистить ислам и вернуться к истокам мусульманской веры ведет к одному — созданию исламского государства, то есть не только к превращению Таджикистана в самостоятельное государство, но и к созданию антиславянского, антирусского исламского государства…

— Ну, это ты, Андрей, сгущаешь!

— Ничего не сгущаю! Посмотри внимательно на карту и увидишь! Только на территории России проживает свыше двадцати миллионов мусульман. Это в два раза больше, чем количество русских, живущих в Средней Азии! Исламизация, вторгающаяся в СССР из Ирана и Саудовской Аравии, охватит не только Таджикистан, Узбекистан, Киргизию, Азербайджан… Он, как кинжалом, «прошьет» Россию через Татарию, Башкирию, Калмыкию, Чечено-Ингушетию, Дагестан… И тогда…

Водитель что-то сказал скороговоркой на таджикском языке. Абдуллоджон односложно ответил ему, и они оба рассмеялись. Этот смех буквально резанул Андрея по ушам. Он очень не любил, когда при нем говорили на языке, который он не понимал.

Абдуллоджон, заметив резкое изменение в настроении гостя, почувствовал оплошность и сразу попытался сгладить ее:

— Да Исмат говорит, что по-турецки «теджик» означает «перс». Это он к тому, что ты вспомнил об Иране…

— А что это там такое? — спросил Орлов, указывая на бетонную стенку вдоль дороги, как будто не слышал пояснения Абдуллоджона.

— Это против селей. Защитные сооружения. Их тут много построено.

Орлов молча рассматривал в окно Варзобское ущелье, белоснежные пики Фанских гор. Абдуллоджон несколько раз пытался заговорить, но разговор почему-то не клеился. Дорога, извивающаяся вдоль рельефа горного склона, заметно снижалась в ту сторону, куда мчала их бежевая «Нива». Езды до Душанбе оставалось не более сорока пяти минут.

26 февраля 1990 года, день.

Таджикистан. Шоссе Душанбе — Ленинабад

Валера отхлебнул еще из бутылки. Он понимал, что уже изрядно выпил, но пьяным себя не чувствовал. У него только сильно ломило виски да в горле стоял отвратительный ком. КамАЗ, натужно ревя мотором и выбрасывая клубы сизого дыма, двигался по горной дороге в сторону Ленинабада.

«Сволочи! Сволочи! Они испортили мне всю жизнь!» — с горечью думал Валера Богомолов, вспоминая тот день, когда гаишник неожиданно остановил его неподалеку от таксопарка. Валера вышел из машины, недоумевая, с чего это тот вздумал его остановить. Ехал он медленно, ничего не нарушил и никаких видимых причин для того, чтобы придраться к нему, не было. Доставая права, он уже собирался сказать несколько едких фраз блюстителю порядка на дорогах, как вдруг рядом с резким скрипом тормозов остановился милицейский уазик. Из него в считанные секунды выскочило несколько вооруженных милиционеров.

— Стоять! Руки! — раздались крики. Валера не успел даже сообразить, чего от него хотят, как сильным ударом был сбит с ног. Затем на него навалились, перевернули и, заломив руки за спину, быстро надели наручники.

— Попался, гад! Теперь не уйдешь, с…! Отправишься теперь к своим дружкам!

Валера хотел что-то возразить, но получил такой сильный удар под дых, что долго не мог прийти в себя и оклемался только в камере предварительного заключения.

Потом было все как в тумане — допросы, очные ставки, переполненная камера изолятора временного содержания, озлобленные потные лица, жуткая вонь, побои и страх. Постоянный животный страх, который поселился в Валерином сердце, как только он попал в камеру.

Он хотел бы забыть ту первую ночь своего заточения. Он даже пытался представить, что ее просто не было, она ему приснилась, но сделать этого не мог. Пережитый ужас и унижение, свалившие его с ног, бросившие его в зловонную грязь самых низменных человеческих отношений и инстинктов, перечеркнули всю его жизнь. Если до той ночи он был простым парнем, по воле злой судьбы оказавшимся среди отбросов общества, то после нее он сам стал отверженным, раздавленным, существом, превращенным в жалкое подобие человека, цепляющегося за жизнь и готовое идти ради ее сохранения на все новые и новые унижения.

— Глянь-ка! Кто пожаловал к нам в кандет![24]Будет кому задуть сопло! Ну что, кнут,[25]забирайся под любой станок,[26]какой понравится! — это было первое, что услышал Валера, оказавшись в камере, заполненной до отказа парнями и мужиками, большинство из которых были раздеты по пояс или вообще сидели в одних трусах. В ней было так душно и смрадно, что у него закружилась голова. Но он устоял на ногах, потом сделал несколько шагов и положил свой матрац под ближние к нему нары, расположенные рядом с разбитым унитазом, источающим отвратительную вонь.