Читать книгу - "Русалки белого озера - Антон Леонтьев"

Михаил Аркадьевич снисходительно усмехнулся:

– Сева, ты, конечно же, великолепный бизнесмен, но никудышный историк и искусствовед. Хотя здесь не требуется быть ни тем ни другим. Посмотри на содержание записок!

Всеволод Романович с несколько тупым выражением лица уставился на экран и произнес то, что высвечивалось на экране:

– «Отойти влево, повернуться, шагнуть вправо и упасть». И что с того? Только не говори, что это описание того, как найти тайник с кладом! Упасть! Куда упасть? В колодец? С крыши? Оттуда отойти влево? От камня? От дерева? От могилы?

– Не в содержании дело, Сева! – произнес, морщась, Михаил Аркадьевич. – Пока что, во всяком случае. Да, непонятно, о чем идет речь, но это мы рано или поздно установим. Повторяю, не в содержании. А в написании. В орфографии!

Всеволод Романович уставился на короткую фразу, от напряжения даже зашевелил губами, читая ее про себя, и наконец выдавил:

– Что, там ошибка какая-то? А по-моему, написано все верно! Даже если и с ошибкой, то что с того? Или ошибка – это скрытый указатель, как читать этот шифр? Понял, записка – тайный текст! Как в «Коде да Винчи», так ведь?

Михаил Аркадьевич усмехнулся и заявил:

– Шифр или не шифр, мы это узнаем в свое время. Я вел речь о другом. Записке сколько лет? Двести или около того? Так почему же она написана современным русским языком? А не с учетом тогдашней орфографии?

Всеволод Романович пригляделся к записке, затем ударил себя ладонью по лбу и сказал:

– Как же до меня сразу не дошло, Миша! Ты прав, ты тысячу раз прав! Подделка, как пить дать, подделка! Не мог же кто-то в конце восемнадцатого или начале девятнадцатого века писать так, как мы пишем сейчас! Реформа языка когда была?

– В 1918 году, – заметил лаконично главный реставратор. – То есть примерно лет через сто после того, как некто написал эту странную фразу. Первое же предположение – конечно, подделка. Но какой смысл подделывать старинную бумагу и чернила, если фальсификатора с головой выдала его неверная орфография? Точнее, не неверная, а анахроничная.

– Ну, все на чем-то прокалываются! – заявил шеф, а Михаил Аркадьевич повысил голос:

– Сева, человек, который приложил усилия, дабы подделать эту записку, должен был учесть и это! В первую очередь именно это! Можно выбрать не тот сорт бумаги, не те чернила. Но написать записку современным русским и выдавать ее за записку двухсотлетней давности – это же курам на смех. Если только…

Он замолчал и уставился на Анну. Та же, скрывая волнение, старалась не смотреть на Михаила Аркадьевича.

– Если только целью автора записки не было привлечь таким образом внимание! Потому что если бы обнаруженная нами записка была написана с учетом тогдашней орфографии, особого ажиотажа она бы не вызвала. Как ты сам и сказал, Сева: цидулька, нацарапанная ребенком. А так – это сенсация! Причем мировая! Если, конечно, выяснится, что бумага и чернила настоящие. Кстати, вы ведь, кажется, хотите что-то сказать, Анна Игоревна?

Сказать Анна ничего не хотела, наоборот, она желала ничего не говорить. Она снова перевела взгляд на экран с изображением текста записки.

Потому что она или сошла с ума, или видела кошмар. Или, не исключено, сошла с ума и видела кошмар, находясь при этим в состоянии комы где-нибудь в психиатрической лечебнице.

– Да… – произнесла она хрипло. Откашлявшись, она продолжила: – Я хотела ответить на ваш вопрос. Конечно же, я приму ваше предложение. И поеду в Чертяково. И сделаю все, что от меня зависит, дабы найти…

– Отлично! – прервал ее Михаил Аркадьевич. – Другого ответа от вас я, собственно, и не ожидал. Но вы ведь хотели сказать что-то по поводу записки. Или я ошибаюсь?

– Ошибаетесь, – подтвердила Анна, чувствуя, что сердце готово выпрыгнуть у нее из груди. Она могла сказать много, но тогда ей точно не покинуть подземного этажа. Потому что то, что она намеревалась сказать, было не просто сенсационно или невозможно. Оно было просто-напросто ирреально.

– Ну что же, такое тоже случается. Хотя и редко! – провозгласил Михаил Аркадьевич. – Илья, Сергей, немедленно приступайте к анализам. Результаты нам нужны в течение трех ближайших часов.

Шеф же заявил:

– А мы пройдем ко мне в кабинет и обсудим детали. К нам присоединится Олег Егорович… Так ведь, Аня?

Олегом Егоровичем звался начальник службы безопасности аукционного дома. И девушка обратила внимание на то, что шеф назвал ее Аней. Хотя всегда корректно обращался к ней на «вы» и по имени-отчеству.

Что же, Рубикон перейден, пакт с дьяволом она подписала, и для этого не потребовалось даже ставить инициалы собственной кровью. Да, она заключила договор с чертом – и намеревалась как можно быстрее отправиться в «Чертяково».

Они вышли из комнаты и двинулись к лифту. Мужчины шли впереди и о чем-то оживленно беседовали. Анна же задержалась на несколько мгновений на пороге комнаты и снова взглянула на записку, которая светилась на экране.

«Отойти влево, повернуться, шагнуть вправо и упасть».

Нет, в трепет ее ввергло вовсе не содержание записки. А тот непреложный факт, что… Анна никак не могла в это поверить, но с учетом того, чему она стала свидетельницей, приходилось поверить. Она все старалась ущипнуть себя, проверяя, не спит ли она. Нет, не спала. И не была пьяна, и не находилась под воздействием наркотических веществ.

И часы, идентичные вплоть до последнего атома, и записки, идентичные до последней завитушки, – все это были звенья одной и той же цепи. Только где она начиналась? И где завершалась? Во всяком случае, и в этом Аня уже не сомневалась, эта цепь, подобно тропической змее-хищнику, держала ее в своих удушающих объятиях. И вырваться из них она не могла. И, скорее всего, не хотела.

Нет, дело было не в одинаковых часах. И не в одинаковых записках. И не в странной орфографии этих записок.

Дело было в ином. Но об этом Анна никому ничего не сказала и не намеревалась говорить. А сами узнать это они тоже не могли.

Дело было в почерке. Почерке, которым были написаны все эти три записки. Анна узнала его тотчас, как только взглянула на экран. Речь шла не о том, что этот почерк похож на какой-то ей известный.

Это был именно тот самый почерк. Один в один. Сто процентов.

Ее собственный.

Анна вышла из автомобиля и захлопнула дверцу. Вот она и на месте, прибыла в «Чертяково». Она посмотрела на высоченные витые ворота музея-усадьбы. А затем, расплатившись с водителем, двинулась вперед по широкой аллее, которая вела ко дворцу.

С момента странных событий на подземном уровне аукционного дома миновало пять дней. Пять дней, в течение которых Аня практически не спала. А если и спала, то урывками. Стоило ей смежить веки, как возникала картинка – записка, написанная ее почерком. Ее собственным почерком.