Читать книгу - "Возмездие - Фридрих Незнанский"

Новгородского хоронили на одном из «закрытых» кладбищ. Небольшое, округлой формы, окаймленное высокими елями, с чистым желтым песком под ногами. С ухоженными, на европейский манер могилами без обычных для российских погостов оградок. С дорогими, но не громоздкими памятниками. Все здесь было отмечено печатью больших денег и вкуса. То тут, то там виднелись огороженные бетонной опалубкой участки.

— Да, порядочные люди еще при жизни себе места на кладбище покупают, — произнесла холеная дама в норковой шубе, указывая на пустующие прямоугольники. — Это правильно. Чтобы не лежать потом со всякой шелупонью... Здесь много думцев похоронено...

Оперуполномоченный Фонарев скосил глаза на даму. Скажите пожалуйста! И после смерти хочется исключительности! То есть по прошествии ряда лет вся Дума такого-то созыва плавно переместится сюда... Будем знать. Вдруг когда-нибудь классовая ненависть одолеет. Ладно, мы не вандалы, могилы крушить не будем. А вообще в этой идее что-то есть. Вот если и наших всех рядышком хоронить, на каком-нибудь одном кладбище, как хорошо живым-то было бы! Собрались, поехали вместе, постояли у каждой могилы, каждого помянули... Вот, скажем, лежу я и слышу, как все мои товарищи говорят обо мне слова хорошие. При жизни-то хрен чего доброго про себя услышишь... Тьфу, черт, экая ерунда на кладбище в голову лезет.

Занятый своими мыслями, Фонарев прослушал траурную речь, произнесенную господином Золотаревым — импозантным мужчиной с седой гривой волос.

— Спи спокойно, дорогой коллега! Мы тебя никогда не забудем! — выдал напоследок совсем уж расхожее клише партайгеноссе Золотарев.

«Спи, незабвенный наш!» — мысленно присоединился к нему ироничный Фонарев.

Массивный дубовый гроб опустили в землю. Худощавая женщина в черной шляпке с вуалью бросила в могилу горсть земли и чуть отошла в сторону, давая возможность и другим проделать то же самое. Люди потянулись к могиле, совершая этот траурный обряд. Кто-то уже направился к поминальным столам.

Фонарев, вслед за холеной дамой в норковой шубе, тоже переместился поближе к пластиковым дачным столикам, накрытым бумажными скатертями. На столиках стояли откупоренные бутылки водки, минералки, пакеты с соками. На пластиковых подносиках выстроились пирамиды бутербродов. Вокруг — с десяток пластиковых же стульев.

— Ужас, ужас, какое несчастье! Георгий был еще так молод! — шептала норковая дама.

— Все под Богом ходим, — ответила ей старушка в котиковом манто послевоенных времен. — Милый, налейте мне водочки! — попросила она Фонарева, усаживаясь на стул. — И бутерброд с икоркой, будьте любезны!

Было очевидно, что похороны — главное и почти единственное светское мероприятие, доступное старушке. Тем более приятное, что молодые мужчины вокруг мрут пачками, а некоторые старушки все живут себе и живут...

— М-да, жить бы и жить, — словно в подтверждение мыслей Фонарева проговорила старушка. — Ну, за упокой души раба Божия Георгия! — закончила она почти весело и опрокинула стопочку.

Внезапно возник какой-то переполох. Фонарев обернулся. По широкой дорожке прямо к поминальным столам неслась крутая тачка. Приглядевшись, опер опознал «Лексус СК-340».

Машина замерла в нескольких метрах. Выскочивший охранник распахнул заднюю дверцу.

— Зыков, Зыков, Зыков, — прошелестели сразу несколько голосов.

— А Новгородский был как раз в той партии, которая изобилует людьми большого бизнеса. И ему в новый призыв от прежней партии было не пробиться, — ответила на вопрос Левина Маша.

— А чем он стал интересен вашим, так сказать, патронам? Он что, топ-менеджер?

— Нет. Хотя он и бизнесом занимался... Но Новгородский интересен сам по себе. Видите ли, наш блок поздно начал раскручиваться, хотя и достаточно успешно. Пятипроцентный барьер, мы, конечно, преодолеем...

— Откуда такая уверенность? — улыбнулся Левин.

— А вы не знаете? Неделю тому назад Фонд эффективной политики провел в нескольких городах пробное голосование, так называемый праймириз. Там были задействованы города примерно равной численности населения, из разных регионов. Чтобы выборка была репрезентативной. Были организованы избирательные участки, выданы бюллетени, все как положено.

— Так, так. И что же? — Левину действительно было очень интересно.

— Так вот. По итогам праймириза мы проходим в Думу. Но с очень небольшим количеством голосов. Мы, вместе с еще пятью партиями, в целом можем рассчитывать всего на шестьдесят мест в парламенте. Наша доля — примерно шесть — восемь мест. Разумеется, в Думе будет работать сам Золотарев. Еще пятеро членов блока тоже не обсуждаются. Одно место было спорным. Помимо Новгородского, на него претендовал Зыков. Но я думаю, предпочтение было бы отдано Новгородскому.

— Почему?

— Потому что Новгородский — блестящий оратор, с прекрасно работающими мозгами и умением убедить оппонента, увлечь своей идеей противника. А это очень важно, когда нужно разбираться в вопросах, скажем, налогового или арбитражного законодательства. Отличить поправку... условно говоря, номер сто, выгодную для нашей партии, от поправки номер сто один, из-за которой наши спонсоры могут потерять миллионы, — это не по силам демагогу и пустослову Золотареву, да и всей его свите. Когда нужно голосовать не на пленарном заседании, где один депутат нажимает кнопку за себя и за того парня, а на четвертом часу работы профильного комитета или подкомитета, когда мозги плавятся у более половины членов Думы, — Золотарев уже просто в коме. А Новгородский на этом же часу работы блестяще доказывает свою точку зрения придирчивому экономисту. И доступно и внятно — любопытному журналисту, который караулит думцев под дверью. Вот таков Новгородский!

— Откуда же у него такие таланты? — изумился Левин.

— У него за плечами школа! — ответила Маша, раскрасневшаяся от произнесенной пламенной речи.

«М-да, школа — это очень важно! Вот, например, школа употребления спиртных напитков... Что бы я делал, если бы ее у меня не было?» — думал слегка затуманенными мозгами Левин.

— То есть Новгородский был блестящим человеком?

— В определенном смысле — да!

— Он вам нравился? — несколько ревниво поинтересовался Левин.

— Мне? Да что вы! Он мне ничуть не нравился. Как, впрочем, и я ему. Ну я-то ладно... Это понятно...

— Как это? Что значит — понятно? — вознегодовал Левин. — Вот мне вы очень симпатичны!