Читать книгу - "Дело Черных дервишей - АНОНИМYС"

– Готов поклясться, что это Мефистофель собственной персоной, – шепнул помощнику Загорский. – Не понимаю только, куда он девал свою шпагу. В Ташкенте буйствует антирелигиозная пропаганда, вероятно, дела отца лжи здесь не слишком хороши. Может быть, он сдал оружие в ломбард?

– Сейчас я его поймаю, – пообещал Ганцзалин.

Но Загорский остановил помощника. Неужели он в гордыне своей собирается в одиночку бороться с воплощением вселенского зла? Кто дал ему такие полномочия, ведь он даже не архангел. Нет-нет, надо быть вежливым, иначе того и гляди окажешься в одном из адских кругов прямо на жаркой шипящей сковороде.

– Друг мой, – сказал Нестор Васильевич почти нежно, – что это вы там высматриваете?

Мефистофель немедленно обернулся. Можно было бы ожидать красного, обожженного адским огнем лица, дерзкого крючковатого носа, вычурных ушей, эспаньолки на подбородке, презрительного взгляда. Но нет, ничего подобного! Лицо у князя тьмы оказалось круглым, нос был тонкий, но с широкими ноздрями. Узкие губы, темно-карие глаза, тонкие, словно выщипанные в нитку, брови дугой. Цвет лица зеленоватый. Грудь широкая, руки мощные, ноги крепкие, чуть кривоватые.

– Приветствую вас, о пришельцы, в нашей обители радости и отдохновения, – сатана снял берет и поклонился им глубоким средневековым поклоном. – Всякий достойный человек найдет здесь кров и пиалушку плова.

– Всякий, кто останется в живых, – пробурчал Ганцзалин.

– Простите? – на лице духа тьмы появилось тревожное выражение. – О чем вы говорите, не понимаю?

Нестор Васильевич представился и представил Ганцзалина. Человек в берете назвался местным художником Волковым, «для друзей – просто Александр Николаевич». Загорский в двух словах рассказал ему, какая трагедия развернулась тут вчера. Оливковая кожа художника побелела.

– Господи, – пробормотал он в ужасе, – я был на даче, только что приехал, никого еще не видел – и вот на тебе, такой кошмар!

Загорский пропустил его стенания мимо ушей и осведомился, был ли Волков знаком с Беликовым.

– Разумеется, был знаком – стал бы я заглядывать в дверь к незнакомому человеку! – возмутился тот. – Нравы тут у нас простые, пролетарские, но не до такой же степени, в конце концов. Ах, бедный Сергей Иванович, это просто черт знает что такое! Кто же его убил?

Нестор Васильевич сказал, что ответить на этот вопрос он сейчас не может, поскольку и сам не знает. Но раз так вышло, не мог бы Александр Николаевич рассказать о знакомых штабс-ротмистра. Волков закивал: разумеется, разумеется, он расскажет, вот только вряд ли это чем-то поможет – среди знакомых Беликова, насколько ему известно, убийц не имелось.

Разговаривая, они вышли во двор, который как-то очень быстро стал заполняться народом. В доме, судя по всему, в основном жили русские. Мужчин среди жителей почти не было видно, похоже, все находились на службе. Зато женщин и детей было с избытком. Судя по всему, кроме Волкова все остальные уже были осведомлены о вчерашнем несчастье и оттого смотрели на пришельцев настороженно и со страхом. Среди детей Ганцзалин заметил вдруг маленькую узбечку, которую напугал вчера. Он подмигнул ей, та пискнула и спряталась за широкие материнские штаны. Потом, видимо, вспомнив, что она пионерка, нашла в себе силы все-таки выглянуть и посмотреть на китайца взглядом робким и в то же время сердитым.

Обсуждать интимные тайны покойного среди такой толпы показалось Нестору Васильевичу как-то не с руки, и он пригласил Волкова в квартиру Беликова. За неимением стульев – куда, кстати, делись стулья, на чем-то штабс-ротмистр должен же был сидеть хотя бы за обедом? – так вот, за неимением стульев Загорский и Волков сели на кровать, Ганцзалин же устроился на сундуке.

– Вы какой художник, – спросил Нестор Васильевич, – какого направления?

– Сложно так сразу определить, – задумался ташкентский Мефистофель. – Кубофутурист, я думаю, с легкими натуралистическими вкраплениями.

Загорский чуть заметно улыбнулся: любопытно было бы посмотреть. А он что – искусствовед? – заинтересовался Волков. Нет, он не искусствовед, он сыщик, но изобразительное искусство любит. Такой оригинальный человек, как Волков, наверняка должен быть весьма интересным художником.

– Ах ты, Боже мой, кто только у нас кому и чего не должен, – вздохнул собеседник. – Конечно, покажу вам свои картины. А сейчас давайте к делу, вы ведь допросить меня хотели?

Ну, не то чтобы допросить – допрашивает ГПУ^[7]. Скорее уж расспросить, если он не возражает.

– С чего начнем? – деловито поинтересовался Волков, подтягивая на коленках сморщившееся трико.

Начать, по мнению Загорского, следовало с женщин. Была ли у Беликова пассия – вот вопрос. То есть понятно, что была, человек он хоть и немолодой, но яркий, женщинам всегда нравился. Речь о том, кто у него ходил в любовницах в последнее время.

– Думаете, нашего Сергея Ивановича убила его же собственная возлюбленная? – спросил Волков понимающе.

Ничего он не думает, просто эта самая возлюбленная наверняка была посвящена в тайны покойного, и если кто и знает что-то об убийцах, так это, скорее всего, она и есть. Волков задумчиво посмотрел куда-то вверх.

– Дамы, дамы, – сказал он, – ох уж эти дамы!

Неожиданно, не меняя задумчивого выражения лица, он тихонько запел: