Читать книгу - "Чужая кожа - Ирина Лобусова"

— Не ночевал. В доме он ждал меня. Поэтому и хотел включить отопление. Потому, что я должна была приехать. На морозе дом быстро остыл…

— Можно сказать, вам здорово повезло. Вы чудом не попали в эпицентр взрыва.

— Я была на дорожке, шла к дому. Я сначала совсем не поняла, что произошло. Меня оглушило взрывной волной.

— На строительную фирму, которая производила в доме работы, будут наложены взыскания и штрафы. Они не имели никакого права использовать такие газовые баллоны при сварочных работах, и тем более держать их в доме в таком количестве. Так что строители будут наказаны.

— А из строителей никто не пострадал?

— Нет. Дом был пуст. У рабочих в тот день появился выходной, так как не завезли какие-то там стройматериалы. Вот они и не явились на работу. Вирг Сафин был в доме один.

— Все это, о несчастном случае, написано в заключении экспертизы?

— Именно. На основании этого заключения не стали возбуждать уголовное дело. Я хотел вам все это показать.

— Понятно. Спасибо.

— Но на самом деле я думаю, что все было не так.

— Что? — я похолодела. — А как именно?

— Знаете, я думаю, это были родственники кого-то из жертв. Кого-то из тех людей, кого Вирг Сафин лишил жизни. Выследили и решили расправиться. Но я даже рад этому. Для нас так лучше. И в результате Вирг Сафин получил по заслугам. Я понимаю твои чувства, глупая девочка. Ты страдаешь, сходишь с ума, а по кому страдаешь, за кем мучаешься? Ты достаточно времени прожила с маньяком-убийцей. И ты тоже должна быть счастлива, что для тебя все закончилось наилучшим образом. Ты не отдала свою жизнь… Не закончила так, как они — те, с кем Вирг Сафин сделал то, о чем ты прекрасно знаешь. Так что пора взять себя в руки и жить дальше.

— Для меня Вирг Сафин не был маньяком-убийцей. Он был великим художником.

— Эту сказку я уже слышал. Но ни одно величие, ни одна гениальность не оправдывает убийства. Нет этому ни оправдания, ни прощения. Ни в этом, ни в другом мире. А великие произведения искусства, если они создаются такой ценой, теряют свое величие и никому не нужны. Я сжег бы все его фотографии, если бы мне дали волю. Стер бы малейшую память о нем. Но, к сожалению, у меня нет власти так сделать. И так же, как и ты, я вынужден хранить эту отвратительную тайну. Я радуюсь только тому, что ни одно убийство больше не произойдет. Честно говоря, для меня ты такой же монстр, как и этот покойный убийца. Я просто не понимаю, как можно жить с ним, спать в одной постели, заниматься сексом, зная о том, что он делает и делал. С моей точки зрения, ты такая же сумасшедшая, как и он. Иначе это просто уму непостижимо. Ты так же опасна, как и он. Я чувствую это. За тобой хорошо бы тоже последить. Надеюсь только, что ты не перешагнешь критическую точку. Но не думай, что ты нормальная. Ты такой же чокнутый урод, как и Вирг Сафин. Я чую в тебе это. Поэтому ты и жила с ним. Очень хорошо, что ты едешь в Америку. Там тебе самое место. Я очень рад, что здесь ты не будешь отравлять воздух. Здесь такие, как ты, не нужны. Уезжай. И не возвращайся.

— Я тоже рада, что уезжаю. Мы собирались уехать вместе.

— Ты и поедешь вместе с памятью об этом уроде, с правдой о нем и тайной, которую ты всегда будешь хранить. Потому что если ты нарушишь эту тайну, тогда на тебя повесят все эти убийства. Я первый это сделаю и с большой радостью. Я уже, кажется, говорил, что с моей точки зрения ты точно такой же урод, как и он. И у тебя плохо с головой. Это я точно тебе говорю. Тебе следует следить за собой. Следи тщательнее.

— Учту на будущее.

— Учти. И помни: я все равно буду за тобой присматривать, ведь рано или поздно ты вернешься. Я слышал, после смерти Сафина все его работы сильно взлетели в цене. В два-три раза. С ума сойти! И охота же людям покупать эти работы! Знали бы они, из чего они сделаны, из какой мерзости!

— Они сделаны из таланта и великого искусства гения, породившего их на свет.

— Они сделаны из человеческой кожи. Сделаны свихнувшимся маньяком-уродом. Таким не место на земле.

На этой оптимистической ноте мы расстались. Меченый еще раз заверил, что моему отъезду в Америку никаких препятствий не будет. Я кивнула и, не собираясь ничего обсуждать или на что-то отвечать, вышла из его кабинета. В одном Меченый был прав: ему подсказывал большой опыт — я тоже была уродом, и у меня был не порядок с головой.

Когда я вышла на улицу, пошел снег. Белый. На мне. На — черном.

— Эй, да остановись ты наконец! — белые снежинки таяли на черном пальто Меченого. Он небрежно накинул его на плечи, когда выбежал за мной.

Я обернулась. Белое на черном. Вполне логическое завершение моей жизни. Сейчас он скажет, что ни в какую Америку я не поеду. Сейчас он скажет, что ошибся. Сейчас… Сейчас. Дыхание мое замерло, а мысли разом выветрились в пространство. Я стояла и смотрела, как тают снежинки на черном. Я стояла и смотрела на него.

Наверное, я переменилась в лице. Наверное, мое лицо помертвело. Потому что Меченый вдруг как-то попятился назад, и быстро-быстро сказал:

— Извини, я не хотел тебя напугать. Просто хотел отдать тебе кое-что. Забыл отдать.

— Что еще? — наверное, мое лицо со стороны все-таки было мертвым. Почти таким же, как и я сама.

— Хотел отдать тебе. Вот. Это принадлежит тебе по праву. Возьми, — Меченый разжал ладонь. На его ладони лежал обугленный объектив с треснувшим стеклом — вполне логичное завершение жизни Вирга Сафина. Мое горло сжалось так, что я не могла дышать.

— Возьми. Ты имеешь на него полное право. Здесь, — Меченый кивнул на темную громаду каменного монстра за его спиной, — здесь оно уже не нужно, никакого дела больше нет. Его просто выбросят, когда будут утилизировать всякий ненужный хлам. А для тебя это память. Пусть будет у тебя. Я специально оставил, чтобы отдать.

Я молча забрала объектив из его ладони. Сунула в карман уродливого пальто. Объектив показался мне невероятно горячим, таким же горячим, каким может быть человеческое сердце. Потом развернулась и пошла прочь. С этапом моей жизни было окончательно покончено. Я знала это. Знал и Меченый. Он стоял и молча смотрел мне вслед.

Где-то в середине пути, когда я все еще шла по улицам, я опустила руку в карман пальто и с небывалой силой сжала объектив. Он все-таки был горячим, этот обугленный осколок моего сердца, как те мосты, которые, сжигая, я навсегда оставляла за собой.