Читать книгу - "Рецепт на тот свет - Далия Трускиновская"

— Предки этого дурака-докторишки живут тут по меньшей мере четыреста лет.

Маликульмульк, который не на шутку загорелся походом в управу благочиния, хмыкнул.

— Давид Иероним, вы ведь прямой немец, — сказал он. — Ваша матушка, насколько я понял — немка, ваш батюшка…

— Для них и мои правнуки будут латышами, — ответил Гриндель. — Когда человек ограничен и туп, его мысли сводятся к простым предметам. Мое происхождение — это предмет простой, а вот журнал, в котором описаны опыты Шееле с синильной кислотой, — это предмет сложный…

— Какой кислотой?

— Синильной. Карл Вильгельм Шееле, тоже аптекарь, кстати, аптекарь из Чепинга, открыл ее двадцать лет назад и описал. Тогда же стало ясно, отчего бывают случаи отравления настойками, в которые входит горький миндаль. Но Вайсман не бывает больше в анатомическом театре, где встречаются настоящие врачи, желающие знаний, а не гонораров. Он не читает ученых журналов. Ему это ни к чему.

— Значит, надо идти в управу благочиния! Вы ведь хотите спасти герра Илиша?

— Хочу. Он добрый приятель герра Струве. Когда они собираются вместе и вспоминают былое, не нужно никаких романов и никакого театра, они же — из тех аптекарей, что были бродячими подмастерьями. Это я хочу купить аптеку, получив знания в университете…

— Давид Иероним, на что вам эта аптека? Вас же звали в столицу!

Гриндель уставился на носки своих сапог, измазанные в снегу. Потом вздохнул и снова отворил калитку.

— Я скажу ему, что это может быть. И если не послушает…

Он вошел в крошечный дворик, Маликульмульк остался стоять посреди Девичьей улицы.

Откуда в Зеленой аптеке взялся яд? Это был недавно открытый яд — значит, в старые снадобья, рецепты коих передавались от деда к внуку, он входить не мог. Конечно, Гриндель мог и ошибиться. Вряд ли он каждый день видел отравленных синильной кислотой, он знал признаки по ученому журналу… надо же, как любопытно устроена аптекарская голова, для всего там найдется полочка…

У Гринделя — знания и память, у философа — живое воображение. Сейчас он не дремлет, для удобства облачившись, как в теплый архалук, в свою многопудовую ипостась — Косолапого Жанно, сейчас он стоит по щиколотку в снегу, и на согнутой руке корзинка с бутылками. Девичья улица плохо убирается, потому что по ней почти не ходят. Она — для хозяйственных нужд и для вывоза всякой дряни, в том числе нечистот. А раньше, когда почти все горожане держали скот, сюда глядели ворота хлевов. Страшно представить, какая вонь стояла в Риге, если и теперь по улицам порой пройти жутко.

А философ не лежащий, но стоящий, рассуждает с большим удовольствием. Ему действительно любопытно, как могла попасть отрава в аптеку. Герр Струве, скажем, может приобрести какое-то новые лекарства — Гриндель для него вычитывает их названия в немецких журналах. Может, какой-то жулик предложил Илишу снадобье, сам не зная, из чего оно состоит? И аптекарь, наживший немало старческих хвороб, решил его на себе попробовать? Сие логично… Только вот рижские бюргеры мошенников остерегаются в любом возрасте, а раз Илиш все еще управлялся с аптекой — значит, он в своем уме и у незнакомого продавца ничего не возьмет. Давид Иероним, надо полагать, ошибся — и это ошибка простительная, проистекающая от нелюбви к доктору Вайсману.

Рассуждая, Маликульмульк стоял лицом к Сарайной улице, наблюдая за прохожими. Вдруг он ощутил прикосновение к плечу и обернулся.

— Илиш скончался, — сказал Давид Иероним. — Я иду в управу благочиния и прошу вас составить мне компанию. Необходимо, чтобы тело доставили в анатомический театр и исследовали.

— Вы убеждены, что это отравление?

— Бедный Илиш задохнулся. Это не болезнь сердца. У него были судороги, он кричал, порывался куда-то идти, потом потерял сознание. И задохнулся…

— Вы это видели сами?

— Когда я вошел, все было уже кончено. Я спросил ученика, Нольда. Он тоже ничего не понимает… Сказал: с утра Илиш был свеж и бодр, сам обслуживал покупателей. Его это развлекало — с каждым ведь можно поговорить, узнать новости… Бедный Илиш… Нольд возился с ним и сказал важную вещь — от старика пахло миндалем, как будто он съел по меньшей мере фунт. А это — признак! Фунт миндаля может отправить на тот свет здорового мужчину — такие случаи бывали… Илиш наверняка о них слыхал…

— У него были враги, недоброжелатели? — спросил Маликульмульк.

— Нет, его все любили. Он помнил старое — у него была отменная память, он даже дамам рассказывал, что носили их бабки… Идем, герр Крылов. Это может оказаться преступление.

— Но с какой целью?

— Я не знаю, я не полицейский сыщик. Я всего лишь аптекарь, читающий ученые журналы! — выкрикнул Гриндель. — А он — рижский бюргер в двадцатом поколении! Он понятия не имеет о новейших открытиях, но он — чистокровный немец!

— Идем, — сказал Маликульмульк, впервые видевший приятеля в таком волнении. — Идем, я — с вами.

— Синильная кислота и ее производные очень быстро разлагаются, тело должно быть уже сегодня доставлено в анатомический театр. Проводились опыты… это необходимо проверить…

— Идем!

* * *

— Попробовали бы они указать тебе на дверь, — сказал Голицын. — Вот чертовы немцы! Помяни мое слово — завтра притащится какой-нибудь старый хрыч с жалобой на тебя. Я и не думал, что ты умеешь орать, как капрал на плац-параде.

— Сам не думал, ваше сиятельство, — понурившись, отвечал Маликульмульк. — Но не мог позволить, чтобы Гринделя при мне обидели. Не мог.

Философ, вопящий в помещении управы благочиния по-немецки и от волнения путающий глагольные времена, не говоря уж о порядке слов, — зрелище, должно быть, отвратительное. Толстый буйный философ с широкой простецкой мордой, машущий рукавами шубы, — и вспомнить-то гадко. Но иначе не получилось, его разозлили, ему стало скверно, и он вдруг понял, что если не заорет — будет еще хуже…

Маликульмульк, вернувшись в замок, сам не мог понять, как он дошел до такого полубезумного состояния, совершенно не философского состояния. Он не был наблюдателен, но он заранее знал, что кое-кто будет смотреть на Гринделя косо, что молодому химику могут не поверить: про мышьяк мы слыхали, про синильную кислоту отродясь не слыхали, стало быть — враки, и что еще за яд, который из мертвого тела пропадает неведомо куда? Вот и получилось — встал посреди комнаты и загремел, как Вергилиев Нептун, усмиряющий буйные ветры: «Quos ego!» Только, в отличие от Нептуна, взывал к титулу и должности князя Голицына. Вроде подействовало.

— Ничего, братец. Мы твоего Гринделя в обиду не дадим, — пообещал князь. — И что там было, в анатомическом театре?

— Сперва насилу тело у родни отняли. А потом — не ведаю. Там собрались врачи, аптекари, я в их разговорах ничего не смыслю. Посидел, посидел в зале на заднем ряду да и убрался. Я чай, Гриндель пришлет мне сюда записочку.