Читать книгу - "Дублерша для жены - Марина Серова"

Например, тетенькой продавщицей, торгующей мороженым, или бестолковым коммивояжером, лезущим куда надо и куда не надо (очень удобная ипостась, кстати). Он может оказаться бомжом, учительницей, уличным плясуном, уборщицей, официантом в кафе и даже проституткой. Последнее, конечно, нежелательно из этических соображений, но иногда, при острой необходимости, их можно откинуть.

Искусство маскировки и перевоплощения, оно же — лицедейство, я изучила до тонкостей и научилась перевоплощаться, работая практически на подсознательном уровне. Мне не нужно всматриваться в лицо человека и запоминать его мимику — запоминание и уподобление происходит автоматически, по годами отлаженному алгоритму.

И вот теперь мне, выпускнице «ворошиловки», прошедшей боевую подготовку в группе «Сигма» под именем Хамелеон, задали невинный, хотя и вполне резонный вопрос:

— Как у вас с актерской подготовкой?

* * *

— Прекрасно! — ответила я.

— Люблю таких, — сказал маститый кинорежиссер. — Уверенно, с апломбом, без запинки. Вот что, Женя. Вы уже достаточно посмотрели на Алину? Разглядели ее, зафиксировали, так сказать?

— Вполне.

— В соседней комнате в шкафу есть несколько ее вещей, которые она тут забыла, — сказал Леонард Леонтьевич. — Если вы готовы, то идите и переоденьтесь. Вы заметили, как Алина накладывает косметику?

Я специально показал вам эпизод, где она делает макияж. Ведь у каждой женщины индивидуальный способ краситься.

— Да. Если женщина — индивидуальность, а не девочка из пешеходного перехода или с обочины дороги.

— Ну, те, конечно, — как под копирку.

— Хорошо, я пошла.

Думаю, мне потребовалось примерно полчаса, чтобы вжиться в образ Алины Эллер. Одевшись в ее вещи, я походила по комнате, отрабатывая походку, — у Алины она отличалась от моей большей амплитудой раскачивания бедер и манерой ставить ступни по одной линии, как будто идешь по канату. В жестикуляции Алины тоже было отличительное свойство — она кокетливо заламывает руки в запястьях и.., впрочем, на словах это сложно объяснить. Балетмейстеры меня поймут.

Дольше всего я отрабатывала мимику и манеру разговора. На макияж ушло гораздо меньше времени, буквально несколько минут, так как красилась Алина, как я отметила, смотря видео, несколько небрежно.

Ну что же. Можно давать представление.

Я выпорхнула из комнаты, прошла перед сразу посерьезневшим Эллером и, вскинув руку, выговорила обманчиво хрупким капризным голоском:

— Ты знаешь, мне ка-ажется, что завтра стоит поехать к па-апе. А, Леонардик?

— Достаточно, — резко остановил меня режиссер. И замолчал.

Неужели этому привереде не понравилось? Тогда посоветую ему выписать Смоктуновского — пусть играет ему двадцатисемилетнюю дурочку! Впрочем, Смоктуновский почти десять лет как умер.

— Пройдитесь еще раз. Ничего не говорите, — скомандовал Эллер. — А теперь сделайте вид, что увидели что-то невкусное.

Так. Представьте, что вам очень нужны деньги, а я не даю, и скажите: «Да я и у папы возьму, ты один, что ль, с „баблом“!» Говорите.

Я чуть выпятила нижнюю губу, отставила руку от корпуса и произнесла:

— Да я и у папы возьму, ты один, что ль, с «баблом»!

Эллер помолчал, потом повернулся ко мне спиной и выговорил:

— Ну что ж. Я в вас ошибался. То есть…

Я хочу сказать, что ошибался в том плане, что я вас, Женя, недооценил. Вы гораздо лучшая актриса, чем я даже мог допустить изначально. Я вообще предпочитаю не хвалить актеров, но в вашем случае надо сделать исключение. Пожалуй, я бы пригласил вас в свой новый фильм, если только… — Он осекся.

— Если только — что?

— Если все кончится благополучно, — выговорил он. — Понимаете, ситуация такова, что я не хочу загадывать. А теперь по существу. Вы — первоклассная актриса. Если различия между вами и Алиной есть, то их вижу только я, потому что у меня наметанный профессиональный взгляд. Впрочем, и эти шероховатости можно сгладить совершенно. Мне кажется, что я недаром потратил время, наводя справки о вас и о вашем характере. Мы еще с вами поработаем, а теперь вот что: я нанимаю вас не только как дублершу моей жены, но и как телохранителя для меня самого. Потому что, опасаясь за жену, невозможно не опасаться за самого себя.

— Совершенно с вами согласна, Леонард Леонтьевич, — почтительно отозвалась я.

— Кстати, об имени. Вы, кажется, назвали меня «Леонардик», не так ли?

— Ну, обычная нежная фамильярность, которая, мне кажется, свойственна почти каждой женщине в отношении мужа. Вы, надеюсь, не в обиде? Творческий процесс как-никак…

— Конечно, нет. Для пользы дела я согласен быть не только Леонардиком, но также Нардиком, Ленчиком или даже Козлом-Самолетом, как меня еще в Щукинском приласкали. Дело в другом. Алина зовет меня совсем не так. Она называет меня Лео-Лео. От сокращенного имени-отчества: ЛЕОнард ЛЕОнтьевич.

— Запомнила. Значит, Лео-Лео… А что, красиво. Лео-Лео… — повторила я с интонациями Алины.

Эллер даже в лице переменился. Честно говоря, первым моим впечатлением было, что он испугался. Правда, мэтр быстро овладел собой, ведь он не только талантливый режиссер, но еще и актер не последний.

— Натурально, — наконец произнес мой новый клиент. — Вот сейчас вы произнесли мое имя точно голосом Алины. Впрочем, вам много говорить не придется. Я скажу вашему отцу.., тьфу ты, Борису Оттобальдовичу, отцу Алины, что у вас частичная потеря памяти. Видите — я тоже вживаюсь в роль. Бжезинского уже вашим отцом назвал. Но это хорошо, хорошо.

— Подождите! А что там насчет потери памяти? — остановила режиссера я.

— Ах, да. Вы ведь как будто приехали с альпийского курорта. Алина сейчас там в действительности и находится. Так вот, думаю, Борис Оттобальдович нисколько не удивится, если я скажу, что вы сорвались на горнолыжном спуске и немного ушиблись головой, отчего произошло незначительное расстройство памяти. Кстати, вот вам и причина для косметического «ремонта»: повреждения при падении. Остальное довершит грим.

— Частичная потеря памяти… Очень уж затерто, сериалом мексиканским отдает. Хорошо еще, не амнезия сразу.

— Ну, амнезия была бы существенным перебором, говорю вам как режиссер. Знаете, Женя, воспринимайте все это, если хотите, как съемки фильма. Тем более что моя персона к такому располагает. Если мы скажем Борису Оттобальдовичу, что у его любимой единственной дочки амнезия, то он сильно разозлится, расстроится. А так — ничего, можно сказать, пустяки. Что касается «затертости», считайте, что мы снимаем посредственный фильм. На таком неблагодарном материале нам шедевр и не нужен.

Да и Борис Оттобальдович…

— Такое впечатление, — перебив мэтра, заметила я, — что во всей этой истории вы больше всего опасаетесь именно Бориса Оттобальдовича Бжезинского, отца Алины и, следовательно, человека, который никогда бы не причинил ей вреда.