Читать книгу - "Вечность на двоих - Фред Варгас"

— А кого убили-то? В Бретийи? — спросил Адамберг, сделав достаточное количество глотков.

— Убили? Забили, ты хочешь сказать? Зарезали, как паршивого пса?

Освальд вытащил из кармана еще одну газету и протянул ее Адамбергу, тыча пальцем в снимок.

— Вообще-то, — Робер гнул свое, — лучше быть невежливым до и вежливым после. С женщинами. Меньше было бы неприятностей.

— Кто знает, — сказал старик.

— Пойди пойми, — добавил разметчик.

Адамберг, нахмурившись, пытался вникнуть в текст статьи. В луже крови плавал красный зверь. Подпись под снимком гласила: «Чудовищное варварство в Бретийи». Он сложил газету, чтобы прочесть название: «Егерь Запада».

— Ты охотник? — спросил Освальд.

— Нет.

— Тогда тебе не понять. Такого оленя, к тому же с восемью отростками на рогах, подобным образом не убивают. Это варварство.

— С семью, — поправил Илер.

— Извини, — сказал Освальд, посуровев, — у этого оленя было восемь отростков.

— Семь.

Стычка, опасность взрыва. Адамберг поспешил вмешаться:

— На фотографии не видно, семь или восемь.

Все с облегчением глотнули вина. Само собой, добрая ссора занимала определенное место в партитуре мужской ассамблеи, но сегодня, в присутствии чужака, у них были другие приоритеты.

— Такое, — сказал Робер, ткнув толстым пальцем в снимок, — не мог совершить охотник. Этот тип и не дотронулся до зверя, ничего не взял, даже трофеи.

— Трофеи?

— Рога и нижнюю часть правой передней ноги. Он распотрошил зверя просто ради удовольствия. Маньяк. И что, спрашивается, себе думают полицейские из Эвре? А ничего. Им плевать.

— Потому что это не убийство, — отозвался второй оппонент.

— Сказать тебе? Будь то человек или зверь, когда он устраивает такую мясорубку, это значит — у него не все дома. Кто тебе поручится, что он потом женщину не зарежет? Убийцам тоже надо на ком-то тренироваться, между прочим.

— Это верно, — сказал Адамберг, вспомнив о дюжине крыс в порту Гавра.

— В полиции одни козлы, им это даже в голову не приходит. Болваны.

— Подумаешь, олень, — возразил возражатель.

— Ты тоже болван, Альфонс. На месте полицейских я начал бы искать этого типа, и чем быстрее, тем лучше.

— Я бы тоже, — прошептал Адамберг.

— Вот видишь, даже Беарнец со мной согласен. Потому что такое зверство, слышишь меня, Альфонс, означает, что где-то здесь бродит сумасшедший. И поверь мне, ты еще о нем услышишь, потому что я никогда не ошибаюсь.

— Беарнец согласен, — добавил Адамберг, пока старик снова наполнял его бокал.

— Вот видишь. И это при том, что он не охотник.

— Нет, — сказал Адамберг, — он полицейский.

Рука Анжельбера замерла в воздухе, бутылка остановилась на полпути к бокалу. Адамберг встретился с ним взглядом. Вызов был брошен. Легким движением руки комиссар дал понять, что он тем не менее не прочь выпить. Анжельбер не шелохнулся.

— Мы тут полицейских не особенно любим, — произнес он, даже не пошевелив рукой.

— Их нигде не любят, — уточнил Адамберг.

— Здесь еще меньше, чем везде.

— Я же не говорил, что люблю их, я сказал, что я — полицейский.

— Ты их не любишь?

— А зачем?

Старик зажмурился, собираясь с силами для неожиданной дуэли:

— А зачем ты им стал?

— От невежливости.

Этот быстрый ответ стрелой пролетел над головами собравшихся, Адамберга в том числе, который сам не смог бы объяснить, что он имел в виду. Но никто не осмелился выдать свое недоумение.

— Во-во, — подвел итог разметчик.

И рука Анжельбера, замершая, словно в стоп-кадре, продолжила свое движение, бутылка наклонилась, и бокал Адамберга наконец наполнился.

— Или вот из-за такого, — продолжил Адамберг, показывая на растерзанного оленя. — Когда это произошло?

— Месяц назад. Оставь газету себе, если хочешь. Полицейским из Эвре плевать.

— Козлы, — сказал Робер.

— Что это? — спросил Адамберг, указывая на пятно рядом с телом.

— Сердце, — с отвращением сказал Илер. — Он влепил ему две пули в бок, потом вырезал сердце и расквасил его.

— А что, есть такая традиция? У оленя вырезают сердце?

Все снова помолчали в нерешительности.

— Объясни ему, Робер, — приказал Анжельбер.

— Обалдеть можно, ты горец и ничего не смыслишь в охоте.

— Ну, я взрослых сопровождал, — признался Адамберг. — Диких голубей таскал, как все мальчишки.

— И на том спасибо.

— Но на этом остановился.

— Убив оленя, — начал Робер, — ты снимаешь с него шкуру, стелешь ее ковром. На нее — трофеи и задний окорок. Внутренности не трогаешь. Переворачиваешь тушу, вырезаешь филейные части. Потом отрубаешь голову, чтобы забрать рога. Закончив, оборачиваешь зверя в его же шкуру.

— Во-во.

— Но к сердцу даже не притрагиваешься, черт побери! Раньше, бывало, его тоже вырезали. Но мир не стоит на месте. Сегодня сердце оставляют зверю.

— А кто его вырезал раньше?

— Неважно, Освальд, это было давным-давно.

— Наш-то хотел только убивать и уродовать, — сказал Альфонс. — Даже рога не забрал. Хотя те, кто ничего в этом не смыслит, охотятся именно за рогами.

Адамберг поднял глаза на развесистые рога, висящие над входной дверью.

— Нет, — сказал Робер, — это дермо.

«Дерьмо», — перевел Адамберг.

— Тише ты, — Анжельбер кивнул на барную стойку, где хозяин сражался в домино с двумя юнцами, слишком еще зелеными, чтобы присоединиться к мужам.

Робер бросил взгляд на хозяина, потом снова посмотрел на комиссара.

— Он чужак, — объяснил он шепотом.

— То есть?

— Не местный. Из Кана.

— А Кан, что ли, не в Нормандии?

Взгляды, гримасы. Надо ли посвящать горца в столь интимные и болезненные подробности?

— Кан — это Нижняя Нормандия, — объяснил Анжельбер. — А тут — Верхняя.

— Какая разница?

— Большая. Настоящая Нормандия — Верхняя, то есть наша.

Его скрюченный палец указывал на столешницу, как будто Верхняя Нормандия скукожилась до размеров аронкурского кафе.

— Смотри, — добавил Робер, — там, в Кальвадосе, тебе скажут все наоборот. Но ты им не верь.