Читать книгу - "Метрополис - Филип Керр"

— Кто-нибудь узнает этого приятеля? — спросил я.

Мне никто не ответил. Я дотронулся до рукояти ножа и обнаружил, что тот вбит настолько крепко, что, похоже, прошел сквозь позвоночник. Нижняя челюсть мужчины медленно отвисла, и изо рта, ко всеобщему ужасу, беспечно выбежал крошечный рак. Превозмогая гадливость, я обыскал карманы покойника. Те оказались пусты, если не считать одной вещи: гладкого деревянного шара размером чуть меньше теннисного мяча. Я разглядывал его с недоумением, даже подумал, что столкнулся с настоящей тайной из числа тех, которые должны увлекать хороших детективов, когда услышал голос и понял: у кого-то в растущей толпе моя находка нашла отклик.

— Думаю, это Бруно Кляйбер, — произнесла женщина в хлопчатобумажном халате, старой мужской фуражке и с метлой в руках.

Ее ноги были настолько опутаны варикозными венами, что казалось, ей под кожу забрались мелкие морские твари. А по тому, как она держала голову, я предположил, что у нее что-то не так с позвоночником. Она говорила с берлинским акцентом, таким же сильным, как ее предплечья.

— Пропустите, — велел я полисмену, и женщина шагнула вперед. — Вы?..

Она сорвала с головы фуражку, обнажив глубокий шрам от старого пулевого ранения, который напоминал пробор и выглядел иллюстрацией выражения «легко отделаться».

— Дора Гауптманн, сэр. Я мету набережные. Для компании «Каналы Кёльна». Тут на острове, сэр, к югу от Шлоссплац.

— И вы полагаете, что узнали покойного?

— Сомневалась, пока не увидела, что у него в кармане. Но теперь уверена. Этот деревянный шар и Железный крест ни с чем не спутаешь. Покойника звали Бруно Кляйбер, а деревянный шар был его куском хлеба лет, думаю, десять. — Она достала носовой платок, промокнула уголки слезящихся глаз, затем указала на запад вдоль Фридрихсграхт: — Если хотите, могу показать, где он работал.

— Спасибо. Буду вам очень признателен.

Мы двинулись вдоль набережной.

— Кляйбер играл в наперстки? — спросил я. — Мошенничал?

— Не-а. Шар слишком большой. Кляйбер заправлял уличной рулеткой под мостом Гертрауден. Каждое утро, ровно в девять тридцать, открывал свой стол и начинал катать шар. В это время у всех на рыбном рынке Кёльн кончается рабочий день. Они идут, покупают пару кружек пива или девку, которая не особо возражает против запаха, и иногда останавливаются сделать ставку у Кляйбера. Называют его стол «Маленьким Монте-Карло». Незаконное дело, конечно, но вреда-то никакого, да и не мошенничал он. Не нужно было Кляйберу мошенничать. Он вел честную игру, все про это знали. Железный крест, что он носил, был гарантией его порядочности. Кляйбер зарабатывал ровно столько, чтобы и дело оставалось прибыльным, и местные на него не обижались. А когда проигрывал, всегда платил, потому и продержался так долго.

— Ну, кое-кто все же обиделся, — сказал я, пока мы шли все дальше.

— Сомневаюсь я. Он был порядочным человеком, этот Кляйбер. У него всегда была припасена шутка для вас. Или монетка для какого-нибудь сопляка. Как по мне, кто-то захотел прибрать к рукам его наличность. Ту, что он держал в заднем кармане, чтобы расплачиваться за выигрышные номера.

— Похоже, вы хорошо его знали.

— Достаточно, чтобы сожалеть о его кончине. Он каждый день давал мне несколько монет, чтобы я выметала окурки, которые люди накидали под его стол. В таких делах он был щепетильным. Будто его местечко и в самом деле — красная дорожка в Монте-Карло.

— А сегодня?

— Сегодня я опоздала. Как раз спускалась к мосту, когда увидела, что вы выуживаете Кляйбера из воды.

— Кстати, не то чтобы это меня касалось, но отметина у вас на голове, откуда она?

Без малейшей неловкости женщина провела пальцем по шраму.

— Это? Везение, вот откуда. В шестнадцатом году я была сестрой милосердия на Восточном фронте. И меня ранило осколком русского снаряда. Такой же осколок убил мою сестру, которая тоже там служила. Мне повезло один раз и, возможно, повезет снова.

— Извините. Просто на улицах не так много женщин-ветеранов.

— Это потому, что большинство раненых умирали. Ведь женщины не так важны, как мужчины.

— Должно быть, это сказал мужчина.

Под мостом Гертрауден мы обнаружили нечто вроде сложенного рекламного щита из тех, что носят на себе. Около четырех футов, выкрашенный в зеленый цвет и довольно тяжелый, он был прикован цепью к швартовочному кольцу. Я достал нож, поковырялся острием в навесном замке, и уже через минуту мы развернули стол футов восьми длиной. Он был расчерчен на квадраты с цифрами и комбинациями, а посредине располагалось чуть утопленное блюдо с десятью незамысловатыми круглыми выемками, пронумерованными от одного до десяти. Вся затея выглядела довольно понятно. Крупье закручивал деревянный шарик вокруг блюда и ждал, пока тот упадет в один из пазов, а затем подсчитывал проигравших и победителей.

— Кляйбер считал быстро и никогда не ошибался. У него не ум был, а логарифмическая линейка.

— А его «поплавок», — сказал я. — Как думаете, сколько там было наличных?

— Марок сто, наверное. Достаточно, чтобы кто-нибудь захотел ограбить бедолагу.

— Никто не приходит на ум?

— Из Кёльна никто. Местные грубы, но порядочны. По большей части. Может, какой безумный ублюдок из пришлых? Как по мне, вся страна сошла с ума. Тут неподалеку был сумасшедший дом, но его закрыли. А мне кажется, теперь такие заведения нужны сильнее, чем когда-либо.

— Это вы верно подметили. Но, поправьте меня, со всеми этими деньгами Кляйберу нужен был охранник, «сторожевой пес».

— И он был. Бывший боксер. В вельветовом костюме. И такой же кепке. Высокий парень. Ухо у него похоже на чью-то жареную почку. Как его звали-то? Кубе? Кольбе?

— Интересно, гавкал он или нет? — Я достал из жестянки самокрутку и торопливо прикурил. — И если нет, то почему? Где жил Кляйбер?

— Понятия не имею, парень. Но каждый день после игры он, точно как часы, отправлялся обедать в гостиницу «Нуссбаум» на Фишерштрассе. Там могут знать. Я просто уверена.

Мы вернулись на место преступления, и я помахал Мичеку. Хотел, чтобы он тоже послушал, пока я буду диктовать фрау Кюнстлер через заднее окно фургона. Та, не поднимая глаз, стучала по клавишам «Торпеды», такой же гладкой и черной, как лак у нее на ногтях. Я впервые осознал, что наша стенографистка гораздо моложе, чем мне казалось. Моложе и, возможно, незауряднее. На затылке она носила маленький черный берет, а на плече черного платья — брошь в форме большого черного кузнечика. Своей бледностью и густыми темными тенями вокруг глаз фрау Кюнстлер напоминала Теду Бара^[17].

Тем временем Ганс Гросс фотографировал уже в свете дуговых ламп, используя теперь камеру «Фолмер-Швинг». Пока я там находился, с «Алекс» поступил вызов по радио. От Генната. Я пересказал ему все, что удалось выяснить, а когда он покинул эфир, попросил Мичека и еще одного коппера в форме сопровождать меня в «Нуссбаум».