Читать книгу - "Медовый месяц в улье - Дороти Ли Сэйерс"

– Если бы ты не вмешался, это мог быть Джо Селлон. Или Эгги Твиттертон.

– Знаю. Я все время себе это твержу.

– А если бы ты не вмешался шесть лет назад, это почти наверняка была бы я.

При этих словах он перестал ходить туда-сюда, как зверь в клетке.

– Гарриет, если бы тебе пришлось пережить такую ночь, зная, что тебя ждет, то эта ночь и для меня стала бы последней. Смерть была бы пустяком, хотя тогда ты значила для меня гораздо меньше, чем сейчас… Какого черта я напоминаю тебе о тогдашнем ужасе?

– Если бы не он, нас бы здесь не было – мы бы никогда не встретились. Если бы Филиппа не убили, нас бы здесь не было. Если бы я с ним не жила, я б не вышла за тебя замуж. Все было неправильно, все не так – а в итоге я каким-то образом получила тебя. Что все это значит?

– Ничего. Кажется, в этом нет никакого смысла. Он отбросил эту мысль прочь и снова беспокойно зашагал по комнате.

Немного спустя он спросил:

– “Молчальница прелестная моя” – кто так называл жену?

– Кориолан[343].

– Беднягу тоже мучили… Я так благодарен, Гарриет, – нет, это неверно, ты не по доброте, ты просто такая и есть. Ты, наверное, страшно устала?

– Ни капельки.

Ей было трудно думать о Крачли, скалящемся в лицо смерти, как загнанная крыса. Его предсмертные муки она воспринимала только через призму тех мучений, которые испытывал ее муж. Но сквозь страдание его души и ее собственной невольно пробивалась уверенность, похожая на далекий звук фанфар.

– Знаешь, они ненавидят казни. Казни бередят остальных заключенных. Те колотят в двери, никому не дают покоя. Все на нервах… сидят в клетках, как звери, поодиночке… Ад какой-то… Все мы сидим в одиночках… “Не могу выйти”, – твердил скворец…[344]Если б только можно было вылететь на минутку, или уснуть, или перестать думать… Да чтоб эти проклятые часы сгорели! Гарриет, ради бога, не отпускай меня… вытащи меня… взломай дверцу…

– Тише, душа моя. Я здесь. Мы будем вместе.

С восточной стороны темнота в окне начала бледнеть – это были предвестники зари.

– Не отпускай меня.

Они ждали. Стало светать.

Внезапно он сказал: “Да черт возьми!” – и начал плакать, сначала неловко и неумело, потом свободнее. Он сжался в комок у ее колен, а она обняла его и так держала, прижав к груди и обхватив руками его голову, чтобы он не услышал, как часы пробьют восемь.

В лампаде Туллии чудесный свет

Горел пятнадцать сотен лет.

Но спорят с древнею святыней

Два светоча любви, зажженных ныне!

Огонь неутомим,

И все, что ни соприкоснется с ним,

Он обратит в огонь и жадно сгложет,

Но вас пожар любовный сжечь не может:

Вы сами – пламя! Каждому из вас

Дано гореть, и жечь, ввергать в экстаз,

И вспыхивать, как в первый день, от взора милых глаз[345].

Джон Донн “Эпиталама по случаю бракосочетания графа Сомерсета”

Толбойз

– Отец!

– Да, сын мой.

– Вы помните эти персики мистера Паффета, большущие, прямо огромные, которые вы мне сказали не рвать?

– Да?

– Вот я их рванул.

Лорд Питер Уимзи перевернулся на спину и в ужасе уставился на своего отпрыска. Его жена отложила шитье.

– Что за хулиганство, Бредон! Бедный мистер Паффет собирался выставить их на цветочной выставке[346].

– Ну, мамочка, я не специально. Это на спор. Ограничившись таким своеобразным объяснением, мастер Бредон Уимзи снова обратил свой честный взгляд на отца. Отец застонал и сел.

– И что, обязательно ставить меня в известность? Я надеюсь, Бредон, что из тебя не вырастет зануда.

– Понимаете, отец, мистер Паффет меня увидел. И он собирается зайти к вам на пару слов, только чистый воротничок наденет.

– А, понятно, – с облегчением сказал его светлость. – И ты решил, что лучше разобраться с этим делом сейчас, пока версия другой стороны не разгневала меня еще сильнее?

– Если вы не против, сэр.

– Это, по крайней мере, разумный подход. Хорошо, Бредон. Поднимись в мою спальню и приготовься к экзекуции. Трость за туалетным столиком.

– Да, отец. Вы ведь скоро придете, сэр?

– Я оставлю ровно столько времени, сколько нужно, чтобы осознать содеянное и раскаяться. Вперед!

Нарушитель поспешил в направлении дома и скрылся из виду, экзекутор же тяжело поднялся на ноги и неторопливо зашагал следом, грозно закатывая рукава.

– О боже! – воскликнула мисс Кверк. Она в ужасе смотрела сквозь очки на Гарриет, которая безмятежно вернулась к своим лоскуткам. – Но вы ведь конечно же не позволите ему бить малютку тростью?

– Позволю? – Вопрос позабавил Гарриет. – Вряд ли это подходящее слово.

– Но, Гарриет, милая, так же нельзя. Вы не понимаете, как это опасно. Он может необратимо травмировать мальчика. Маленьких людей надо переубеждать, а не ломать их дух жестокостью. Когда вы так унижаете ребенка и причиняете ему боль, вы заставляете его чувствовать себя беспомощным и неполноценным, и все это подавленное возмущение прорвется потом самым необычным и ужасающим образом.

– Не думаю, что он возмущается, – сказала Гарриет. – Он привязан к отцу.

– Ну, если так, – парировала мисс Кверк, – то это какой-то мазохизм и его надо прекратить, то есть плавно увести в другом направлении. Это противоестественно. Как можно испытывать здоровую привязанность к тому, кто тебя бьет?