Читать книгу - "Апостол, или Памяти Савла - Павел Сутин"

До его дома оставалось полквартала. Он бросил в сугроб окурок и прибавил шаг. Сейчас он придет домой, нальет лободинского «Камю» – там еще рюмки на три…

«В десять тридцать по второй программе – „Вооружен и очень опасен“ с Банионисом. Сенчина там классно поет: „Нет золотой долины, все проигрыш и мрак! А выигрыш мужчины в счастливых номерах…“ Сяду перед теликом, выпью рюмочку, закурю папироску и расслаблюсь… Я победил! У меня выходит книга, и я еду в Штаты! И вообще, сколько еще всего впереди!.. Книга выйдет, Нью-Йорк своими глазами увижу… Бруклинский мост, Манхэттен, Музей Метрополитен, хот-доги буду покупать, по Центральному парку прогуляюсь…»

– Земеля, слышь, скока время?

Дорохов остановился. В проеме каменной ограды, стоял калик-моргалик в болоньевой куртке. Смешной такой, расхристанный, нетвердо опирался о крыло «Запорожца» и плавно покачивался туда-сюда. Кроличья ушанка еле держалась на голове, куртка расстегнута, шарфик висит на плече.

Дорохов вообще-то не любил это «скока время». Терпеть не мог быдлоту, пролов, без меры пьющих. В другой вечер и не обернулся бы, чесс слово. А, да ладно, благодушно сказал он себе. Какой-никакой, а человек, блин, разумное прямоходящее. Терпимее, блин, надо быть, как Никоненко говорит. Может, тоже какая радость у калика.

Снег падал, желтые фонари светили, так славно было на душе.

– Без пятнадцати десять, брат мой во Христе, – весело сказал он.

– Земеля, курить дай, – жалобно попросил алкаш, сильно качнулся вперед, но удержался за крыло, выпрямился. – Мне это, блядь… Мне в Кузьминки. Курить нету ни хуя…

– Ну покури, бедолага, – усмехнулся Дорохов.

Он шагнул в полутемный дворик. Тут, в Замоскворечье, хватало ветхих городских усадеб, в них ютились разные учреждения – домоуправления, прачечные, нотариальные конторы; дворы домов походили друг на друга – каменные заборы со следами лепнины, воротные петли без самих ворот, кряжистые вязы, мусорные баки и ржавые качели. Жалко ему вдруг стало дурачину этого расхристанного. В Кузьминки ему… Хорошо если милиция подберет, а то ведь упадет, дурак, да замерзнет насмерть.

– Ты давай, покури и к метро топай, – строго сказал Дорохов и протянул пачку. – И куртку застегни, чучело. Не май-месяц.

Хотел уже зажечь спичку, но калика вдруг схватил его запястья.

– Ты чего, мужик? – оторопело сказал Дорохов. – Сдурел? Ты это…

Алкаш держал руки очень сильно и втаскивал Дорохова в темноту двора. Тут Дорохов понял: мужик-то – не пьян… А чего он придуривается?

– Завязывай, мужик, – тихо сказал Дорохов и попытался вырваться.

И тотчас сзади подшагнула темная фигура, и деревянной крепости рука сгибом локтя захватила его шею. Он пытался крикнуть, от страха ослабли ноги. Шею держали жестко, не вдохнуть.

– Тихо, тихо, тихо… – зашептали в ухо.

Тот темный, второй, рывком подтащил Дорохова назад, в темноту.

– Тихо, тихо… – щеку обдало табачным перегаром.

Дорохов дрыгнул ногой, оскользнулся. Его ударили в спину, справа, удар был страшный, от боли перхватило дыхание, и в животе холодно укололо.

Эк! – вылетело изо рта.

Первый что-то достал из-под болоньевой куртки и без замаха ударил в живот.

Под ребрами что-то порвалось, булькнуло и стало жечь. Отнялись ноги, затошнило, на глаза нахлынула искрящаяся муть… Он почувствовал, как в пах течет теплое. Второй, за спиной, медленно свалил его вниз. Дорохов беззвучно всхипнул, рот зажали ладонью в мокрой кожаной перчатке, уплывающий голос ласково и суетливо прошептал: «Тихо, химик, не голоси…».

Дорохов лежал на боку. Он дергал ногой, ребро подошвы скребло по льду. Изо рта выкашливался тонкий полухрип-полулай. Горячая разрывающая боль в животе наполнила весь мир, добралась до горла, до глаз. Накатили темнота и необоримая слабость. Он заскулил, икнул и затих.