Читать книгу - "Чезар - Артем Михайлович Краснов"

изб. Ещё лет через пять очередная комиссия поставила вопрос о выселении Егора за пределы зоны, и ему снова пришлось уйти, на этот раз на остров Моськин. Остров этот к тому моменту перестал интересовать власти, потому что изначально заселён не был. До аварии здесь располагалась охранная воинская часть, а в остальном эти края не представляли интереса ни для чиновников, ни для сталкеров. Так дед Егор стал первым поселенцем острова Моськин.

Об этом мне рассказал Ронис — тот бородач, что руководил операцией по моему спасению. Я слышал, что Кэрол называет его Евгением, но сам он, похоже, предпочитал фамилию. Здесь, на острове, Ронис звучало уже не как имя собственное, а, скорее, как должность: он был вожаком этой странной общины, её ронисом.

Если дед Егор в своей куцей шапке выглядел бродягой, Ронис напротив привлекал внимание внешностью достойной Хемингуэя: у него была ровная причёска, правильно остриженная борода, рукава его рубашки были тщательно подвёрнуты, а джинсы выглядели почти новыми. Перед кем он тут красовался, неясно.

Мы сидели на скамейке около сарая, в котором я провёл ночь. Я разглядывал разномастные постройки, среди которых выделялся бревенчатый дом Рониса. Голова у меня была замотана бинтом и болела, как обожжённая.

Ронис курил дымные папиросы и угощал меня сухими хлебными корками: другой еды после такого отравления, говорил он, мне не положено. С Ронисом мы сразу перешли на ты, хотя он был старше.

— Это твоё пойло поможет? — спросил я, вспоминая вкус настройки. Она воняла, как жабья кожа.

— Вреда точно не будет, — ответил он. — Чем больше радионуклидов выведешь сразу, тем меньше проблем будет потом.

Ронис, похоже, знал, о чём говорит. Когда-то он был сотрудником Южно-Уральской атомной станции, оператором реакторного отделения седьмого разряда, но ему повезло выжить в катастрофе: в ту ночь у него не было смены, и взрыв застал его в Озёрске. Пять лет Ронис работал над ликвидацией последствий внутри зоны и за её пределами, а потом до 2012 года в составе Аргаяшской медико-биологической лаборатории изучал последствия радиации для облучённых жителей зоны.

Семь лет назад он переселился в зону.

— Зачем? — спросил я.

Ронис долго думал, а потом неопределённо сказал:

— Нельзя всю жизнь бегать.

Не считая дома Рониса и стоящего рядом сарая, остальные постройки были примитивными. Хижина деда Егора с единственным окном была сложена из промасленных шпал и укрыта профнастилом. Указывая на неё папиросой, Ронис хмыкнул:

— Эти шпалы набрали много изотопов: там внутри до 5–6 микрозиверт в час. И это не считая испарений креозота, который сам по себе вреден. Обычный человек лет за пять в таком доме нажил бы себе болезней, а Егору всё нипочём. Разве не удивительно?

Ещё один дом принадлежал бабке Настасье, которая большую часть времени бродяжила по зоне. Её жилище выглядело наименее пригодным для жизни: по сути, это были остатки автобуса, зарытые в землю — не дом, не землянка, а что-то среднее. Вокруг этого сооружения и на его крыше, напоминающей земляной холм, лежала куча всякой всячины: вёдер, мотков проволоки, старой одежды, досок, автомобильных частей.

— Как сорока всё тащит, — раздражённо сказал Ронис. — Устал бороться.

На зиму бабка Настасья уходила из зоны к дочери, которая жила под Карабашем, а летом возвращалась в свой автобус, но в лагере бывало редко: могла не появляться неделями.

Четвёртым жителей этого странного посёлка был ордынец Тогжан, хотя на моё замечание Ронис недовольно ответил:

— Не ордынец он, с чего ты взял? Он пришёл ещё до всей катавасии.

— Да как знать, — хмуро заметил я.

— Ты это, не бузи, — сказал Ронис. — За тебя Катя поручилась, сказала, нормальный ты. Давай, не подведи её.

У ордынцев была своя сеть влияния. Наличие казаха в зоне, где полно сырья для грязной бомбы, подозрительно, но Ронис этого не понимал. Я решил не давить сразу и присмотреться к Тогжану.

Его изба была собрана из остатков чужих домов: один её бок был тёмным, другой наоборот пёстрым, как мозаика. Внимание привлекла ярко-жёлтая, облупленная дверь. Неплохо бы заглянуть внутрь и посмотреть, что он там хранит.

Дед Егор вышел из своей лачуги и принялся громоздить на стоящие перед ней козлы берёзовое бревно.

— Егор тут вроде легенды, — сказал Ронис. — Мы поначалу даже не верили, что такое возможно. Пока я сам не познакомился с ним в 1999 году, тоже считал, что всё это сказки: ну, знаешь, как про двухголовых оленей и сомов размером с кита. Болтают же.

Много лет дед Егор был предметом изучения Рониса, а со временем вдохновил его на переезд в зону.

— Он тут многих пережил, — качал головой Ронис. — Солдаты приезжали громить его дом, получали дозу, через год-два умирали, а Егор по-прежнему здесь.

— И почему так? — спросил я.

Я думал, Ронису приятно рассказать о своих находках, но он наоборот помрачнел и неохотно произнёс:

— Достоверно мы не знаем. Может быть, у него чутьё на радиацию или особый метаболизм, позволяющий быстрее выводить радионуклиды. Или просто везение.

Все годы Ронис наблюдал за Егором и пытался перенять его навыки выживания. Он прицепил к Егору GPS-треккер, тщательно изучал его маршруты, сопоставлял с картой радиоактивного заражения, исследовал травы, грибы и дичь, которую употреблял Егор, следил за накопленной дозой облучения. Конкретных выводов Ронис сделать не смог, но всё же считал работу крайне важной:

— Нужно учиться жить с зоной, — считал он. — Она ведь теперь всегда с нами. Тут есть изотопы с периодом полураспада миллионы лет. Это больше, чем существует человек разумный.

Егор был сумасшедшим, это ясно, и вряд ли в его поведении была хоть какая-то система. Меня больше интересовал сам Ронис, но о себе он рассказывал неохотно. Его самоубийственное решение переселиться в зону выглядело формой самобичевания, следствием неспокойной совести. Из обрывков фраз я понял, что Рониса до сих пор мучает вопрос, смог бы он заметить аномальный разгон реактора и предотвратить его оплавление, если бы дежурил в ту ночь. Его обгорелое лицо было покрыто сеткой мелких кровяных сосудов, которые разгорались как угли, стоило ему заговорить о катастрофе. Его глаза надувались голубым огнём.

Ронис мне