Читать книгу - "Во имя Ишмаэля - Джузеппе Дженна"

— Знать — значит страдать, Гвидо, — эх-эх, вот мы и страдаем. — Он сидел там, нервный, сухопарый, весь в сером, в стиле правительственных чиновников семидесятых годов, в руке сигарета, между средним и указательным пальцами и плотно зажата в кулаке, от нее поднимается голубоватый дымок и идет прямо в лицо, застревая в серебристо-серых усах. Он ловко вел себя, а теперь пожинал плоды. Было ясно, что скачок наверх ему обеспечен. Оставалось выяснить, какой скачок. Он поработает в Черноббио и в этом году тоже, особенно в этом году, этот год для него важен: там будут все большие шишки. Лопес этого не понимал, встреча казалась ему сборищем полумертвых — одни бывшие президенты, бывшие руководители, бывшие во всех отношениях.

— Именно бывшие двигают мир вперед. Что, ты этого не понимаешь, Гвидо? — ответил ему Сантовито несколько дней назад, выдыхая серо-голубоватый дымок.

Сантовито будет давать инструкции: брифинг накануне Большого События. Они должны руководить операцией на Вилле д'Эсте. Есть ли риск? Все ли (все ли) пройдет, как в предыдущие годы? Кто знает, чьи интересы будет представлять этот сукин сын Сантовито…

В общем, предстояло собрание по поводу встречи в Черноббио: Лопес должен был присутствовать на нем, и только потом он сможет допросить марокканца. Он взглянул на беднягу, подыхающего от усталости, скрючившегося на скамье, брошенного в одиночестве в ожидании допроса. К черту собрание. К черту Черноббио со всеми большими шишками. Лопес на мгновение снова увидел окоченелый, обмякший труп с улицы Падуи.

Марокканец зевнул. И стал смотреть на Лопеса, ни о чем не думая, пока тот не остановился прямо перед ним и не дотронулся кончиком ноги до его башмака, и тогда марокканец, не задавая вопросов, поднялся и последовал за ним, и кабинет проглотил его — как раз вовремя, потому что неисправная пружина сработала, и дверь мгновенно захлопнулась.

Марокканец ничего не знал и тем более не был замешан в деле. Его звали Ахмед Джабари, он получил вид на жительство в 91-м году. На следующий год к нему приехали жена и трое детей. Он работал, жена работала, дети ходили в школу. Он вышел на улицу в половине шестого утра по банальнейшей причине: не мог заснуть, и у него кончились сигареты. Он пошел пешком под дождем на площадь Лорето, чтобы купить пачку сигарет в автомате. Жил он на улице Падуи, 103. Куртка принадлежала жене, видимо, немного села. Ботинки — старшего сына. На труп он наткнулся, не успев пройти по улице и пяти минут. Сказал, что было холодно. Однако дождя не было. Под глазами — припухшие коричневатые мешки, целая куча ячменей, между морщинами на лице — мелкие гладкие бородавки. Он увидел покойника. Он испугался и не трогал его. Оттуда он позвонил в полицию — в десяти метрах от трупа была телефонная кабина, аппарат, принимающий карточки.

Потом открылась дверь. Марокканец хотел спать. Пришел Калимани. Были новости. Что Калимани делает в управлении? А покойник? Дело в том, что он пришел лично переговорить с Лопесом, — так сказал Калимани. Марокканец собрался уходить и осоловело поглядел на Лопеса. Когда тот кивнул, марокканец проскользнул мимо Калимани и вышел. Он ничего не знал.

— Надо идти, Гвидо, — сказал Калимани. — Нас звал Сантовито…

— Чего? У нас труп в морге. Это важнее. Зачем нас вызывает Сантовито?

— На брифинг. Сантовито говорит, плевать ему на какого-то убитого придурка… А брифинг — по поводу Черноббио.

— Черноббио… — Лопес хмыкнул. — Иди на брифинг. Я не пойду. Пошли они в задницу, Сантовито и его Черноббио. Есть труп. Это важнее. Наша работа состоит в этом. А не в чем-то другом. Есть труп, и я еду туда. В задницу Черноббио. Я еду в морг. Я позабочусь об этом придурке…

Калимани ухмыльнулся, покачал головой, поправил на себе пальто, пока Лопес поднимался с места.

— Гвидо…

— А…

— Это не какой-то придурок. Я считаю, что это вовсе не какой-то придурок…

— То есть?

— Оно слишком сложное, это дело. Это не какой-то придурок. Поезжай туда, сам увидишь, когда там побываешь… Это сложное дело…

Лопес не желал его слушать. Не хотел сидеть там и слушать его. Не хотел сидеть там, не хотел нигде сидеть, даже спать не хотел и уж тем более — смотреть на мертвеца. Небо было цвета тонкой кожи, много дней пролежавшей в закрытом помещении. Калимани казался призраком.

— Я съезжу составлю обо всем этом мнение, Джорджо. Иди на брифинг…

— А если Сантовито спросит о тебе?

— Скажи, занят делом одного придурка.

* * *

В одном Калимани оказался прав: вовсе это был не какой-то придурок. Морг стоял за университетом, Лопес доехал туда на полицейской машине: ребятам было по пути. Его высадили на площади Рикини. Дождь еще шел, и все же небо было освещено странными проблесками. Лопес представил себе человека с морщинистым лбом, от лица которого исходит свет. Однако шел дождь. Он двинулся вперед вдоль университета, пересек полоску сада, ведущую к больничному корпусу. Это был участок земли, на котором росли деревья с толстыми, широкими листьями. Они пропускали меньше дождя, но было неприятно: крупные капли проникали сквозь куртку до самой рубашки. Морг находился справа.

У входа были свалены в большом количестве пустые носилки: войти было непросто. В окне справочной никого не оказалось. Лопес знал дорогу: морг отдела судебной медицины в студенческом городке часто был переполнен, и тогда трупы отправляли в морг больницы. Лопес распахнул дверь из пластика, ту, через которую поступали трупы. Пластик стал почти скользким от человеческих прикосновений и выцвел в нижней части, выкрашенной в грязно-желтый цвет; верхняя часть, некогда прозрачная, теперь была молочно-белой. Здесь было другое освещение: электрическое, фальшивое; группы родственников стояли, тесным кольцом сгрудившись вокруг пустого пространства: темные пальто, белые лица, отсутствующие взгляды. Врачи и медперсонал, одетый в неприятные ядовито-зеленые рубахи, проходили, постукивая каблуками, сквозь это нереальное пространство, пропахшее формалином и лекарствами. Лопес прошел мимо столпившихся родственников. Никто не обращал на него внимания. По старой привычке он приготовился к осмотру трупа не только снаружи, но и изнутри.

— Работая с мертвецами, сам становишься мертвецом, — много лет назад сказал Лопесу старый врач из морга; теперь его тут уже не было: то ли действительно умер, то ли ушел на пенсию.

Лопес наткнулся на помощника патологоанатома. Тот провел его в камеру, где хранился труп с улицы Падуи. Его уже обработали и зашили. В коридоре свет был матовым, а воздух стал сладковатым и тяжелым.

— Заключение будет готово к вечеру. Оно вам срочно нужно?

— Нет. Можно к вечеру. — Они передвигались в голубоватом пространстве, пропитанном этиловым спиртом. Врач распахнул тяжелую металлическую дверь.

Внутри было холодно, руки мерзли. Дыхание превращалось в тяжелый маслянистый пар. Бледный ровный неоновый свет делал очертания предметов четкими и ясными. Труп с улицы Падуи, белый, окоченевший, лежал на молочно-белом столе из затертого алюминия, как показалось Лопесу.