Читать книгу - "Входят трое убийц - Франк Хеллер"

Они вошли в продолговатый салон. Окна справа и слева выходили на пристройки зимнего сада, дверь в глубине открывалась в комнату, которую Трепка назвал столовой. Мебель в стиле ампир, гравюры и рисунки изображали скалистый остров в Атлантическом океане и самых знаменитых его гостей. В застекленном стенде хранились реликвии, вероятно того же свойства. Книжный шкаф вмещал небольшое собрание книг в старинных переплетах с золотым обрезом. Эбб, отличавшийся острым зрением, разобрал надписи на некоторых корешках: «Трагедии» Расина, «Заира» Вольтера, «Жизнеописания» Плутарха. У окна в двух креслах с высокими спинками клевали носом два молодых человека, едва обратившие внимание на появление гостей. А в мягком кресле, стоявшем в глубине, сидела старая дама.

Кожа у нее была желтоватая, как старая слоновая кость, белоснежные волосы зачесаны от висков назад. Крохотные, как у ребенка, руки были сложены на коленях, в одной она держала маленький желтый веер, которым обмахивалась таким слабым движением, что казалось, будто веер — это древесный листок, колеблемый дуновением вечернего ветерка. Ноги дамы грациозно покоились на обтянутой шелком скамеечке. Дама была очень-очень старой и хрупкой. Если бы не движения веера, можно было подумать, что она спит. Но стоило ей поднять веки, и сразу становилось ясно: она полна жизни и не дремлет. Зрачки у нее были черные как уголь, и огонь их ничуть не угас. В течение нескольких секунд ирония сменялась в них задумчивостью, веселье — презрением. И вдруг они чернели и становились тусклыми, как шлифованный агат, и, быть может, эта метаморфоза была одной из самых интересных.

— Мартин, — сказала она, — это те друзья, о которых ты говорил?

Ее голос был чистым, как звон старинного хрусталя. Когда Мартин стал отвечать, слова его наскакивали друг на друга, как обычно бывает у того, у кого совесть нечиста.

— Well, yes, Granny, дело в том, что, по-моему, ты слишком много времени проводишь в уединении… тебе не хватает общества здесь, на вилле… и…

— В чем дело, Мартин? Что тебе мешает проводить со мной время с утра до вечера?

— Конечно… но мое общество вряд ли развлечет тебя надолго… как и общество Аллана или Артура, если они, конечно, будут сидеть дома…

Продолжать ему не пришлось, его прервали два голоса, раздавшиеся одновременно с двух сторон.

— Дорогой Мартин, — произнес ледяной голос, — позволь просить тебя не упоминать меня в разговоре! Что я делаю и чего я не делаю, тебя, во всяком случае, не касается!

— Может, и меня ты оставишь в покое? — произнес другой, глуховатый голос.

Первый голос принадлежал Аллану, второй — Артуру Ванлоо. Трудно было вообразить себе людей столь разительно непохожих на приземистого и толстого Мартина. Оба его брата отличались высоким ростом, почти болезненной худобой и желтоватой кожей — последнее могло быть наследственным, потому что такой оттенок кожи был и у бабушки, но могло быть вызвано и болезнью печени. У Артура были коротко подстриженные черные усики, Аллан гладко выбрит и свою принадлежность к сильному полу подчеркивал тем, что носил монокль. У обоих были повелительные манеры, которые хорошо воспитанный англичанин обычно прикрывает маской небрежности, но которые прорываются наружу, когда он не считает нужным считаться с окружающими.

Мартин сразу забыл, что собирался представить гостей.

— Я бы попросил тебя, дорогой Аллан, не говорить со мной тоном школьного учителя! Поверь, тебе не к лицу выступать в качестве censor morum,[12]разве что меховые шубки подпадают под понятие морали, что, конечно, можно допустить…

При этом прямом выпаде лицо Аллана Ванлоо побагровело. Монокль в глазу задрожал. Но в голосе его, когда он ответил Мартину, сохранилось прежнее надменное превосходство:

— Только из уважения к бабушке я не поступил с тобой так, как следовало бы поступить со школяром, которым ты и остался!

— Браво! Не хватает только, чтобы Артур пришел тебе на подмогу в качестве наставника, — тогда фарс будет завершен.

Артур Ванлоо не замедлил поднять брошенную перчатку. Глаза его вспыхнули, как два уголька.

— Ах вот как, — глухо пробормотал он, — вот как, тебе кажется смешным, если я вздумаю слегка поучить тебя, милый Мартин? Ты вообще смыслишь хоть в чем-нибудь? Уверяешь, что в стихах. Тогда тебе, наверно, знакомо то место в шекспировской комедии «Как вам будет угодно», где сказано: «Камзол шута — вот честь, что я взыскую».[13]

— Дорогой Артур, — ответил Мартин своим самым ласковым голосом, — не лучше ли тебе приберечь эту реплику для политического митинга, объявления о котором вчера утром по твоему указанию расклеивал юный Джон?

Монокль, вновь утвердившийся было в глазу Аллана, дрогнул.

— Что ты говоришь? — воскликнул Аллан. — Неужели он таскает Джона за собой на эти агитационные…

— А ты что, не знал? С плакатом под мышкой и банкой клея наготове! Не веришь, спроси самого свидетеля!

— Это уж слишком! — завопил человек с моноклем. — Я не склонен затевать рукопашную, но когда думаю об Артуровой агитации…

— Что ж, подеремся! — проворчал глухой голос. — А все из-за чего? Ответь-ка мне ты, убежденный и праведный мещанин! Из-за того, что ты чуешь опасность для своей чековой книжки. Правда, на ней осталось сейчас не так много, но…

Голоса звучали все громче, на лицах выражались все более откровенные чувства. Трое скандинавов не знали, как себя вести, что сказать. Но именно в ту минуту, когда разговор, казалось, вот-вот примет непредсказуемый оборот, все разрешилось. Веер в руках старой дамы вдруг с легким шорохом закрылся, и в то же мгновение в гостиной воцарилась тишина, как в погребальной часовне.

— Мартин! — произнес чистый, как хрусталь, голос. — Как ты исполняешь обязанности хозяина? Ты пригласил трех своих друзей, но до сих пор даже не удосужился представить их мне.

Как хрупка и слаба она была! Дуновение ветерка могло быть для нее смертельно опасным. Но едва трое внуков заслышали шелест ее веера, их раздраженные голоса смолкли. В первый раз Эбб понял слова Мартина: иногда она напоминает мне престарелую мадам Летицию!

Мартин вздрогнул так, словно получил пощечину.

— Ох, тысяча извинений, Granny, но право же, это не моя вина…

— Твоя в такой же мере, как и остальных, Мартин!

— Но Аллан и Артур… All right, all right! Позволь представить тебе трех моих друзей из Скандинавии. Это мистер Эбб, норвежский Шелли…

— Мне казалось, ты предпочитаешь Суинберна, Мартин?

Улыбка, с какой она произнесла эти слова, была так очаровательна, что Кристиан Эбб тоже не удержался от улыбки. Он наклонился и поцеловал худенькую, слоновой кости руку.