Читать книгу - "Чезар - Артем Михайлович Краснов"

Но я вырвусь. Рано или поздно я сбегу. Я сорву этот ошейник. А если начнётся война, всё станет даже проще.

Ира появилась поздно, около шести. В спальню сначала заглянул её цветочный запах, затем проникло шуршание бумажных пакетов и появились сами пакеты, которые она держала на двух пальцах, подчёркивая лёгкость. С Ирой пришло ощущение свежести. Я похлопал по кровати возле себя, но она села у зеркала, растирая лодыжки:

— Ноги отекли. Ты не выходил? Там чудесный день, но жарко и пахнет.

— Нет, я телек смотрел.

— Надо проветрить, — сказала она торопливо, но я помотал головой. Не надо. Не хочу слышать город. Не хочу ничего о нём знать.

— Нужно было ехать на природу, — заметила она. — Зачем тебе такой классный коттедж, если ты проводишь выходные в этой могиле? А там озеро…

— Там не озеро, там пруд. И он в эти дни цветёт.

— Ну и что? Там воздух и тишина.

— Да, — согласился я. — Нельзя уезжать, могут вызвать. Утром совещание. Пикулев из Ниццы едет, Рыкованов из Харпа.

— На оленях? — хмыкнула она ядовито. Ира не любила Рыкованова и разговоры о нём.

— И на оленях тоже. Знаешь, где Харп? Это Полярный Урал. У нас там хромовые рудники, а рядом — самая строгая тюрьма России, «Полярная сова». Полгода туда вообще не проехать.

Я снова похлопал по кровати. Ира приблизилась, растрепала мои волосы, но от объятий увернулась:

— Пить ужасно хочу.

Когда я зашёл на кухню, она шарила по шкафчикам, так и не сменив светлую блузку и розовые брюки на домашнюю одежду. На неё это не похоже: к вещам Ира относилась бережно.

Она всыпала в стакан пакетик какой-то муры и зажмурилась:

— Кайф. Вкус детства. Только сладко очень.

Я посмотрел на неё с недоумением. Она не успела прийти, но уже торопилась. Я достал из холодильника бутылку вина, но она замахала руками, звеня браслетиком.

— Нет-нет. Мне ещё ехать.

— Куда тебе ехать? Седьмой час.

— Мы же завтра улетаем. Надо выспаться, привести себя в порядок. Я только за вещами заехала.

Я сел, перекатывая холодную бутылку в ладонях. На ней зрели спелые капли конденсата. Меня охватило упрямство: я открыл вино, налил в первый попавшийся стакан и кивнул ей, но она лишь замотала головой.

— Зачем тебе это обучение? — спросил я. — Чего ты ещё в своём банке не знаешь?

— Я не хочу всю жизнь провести в кредитном отделе.

В августе Ире исполнится тридцать, и это пугает её. Она движется на лодке к водопаду, убеждённая, что если всё сделать заранее и правильно, если провести время плодотворно, если надеть спасжилет из бесконечных тренингов, в час тридцатилетия она будет спасена. Она хочет войти в четвёртый десяток правильно, словно после этого можно будет успокоиться и спокойно ждать следующего юбилея.

Наверное, она просто благоразумна. Свою красоту она расценивает как капитал, подверженный инфляции, и стремится инвестировать его. На моё сорокалетие она убеждённо заявляла, что жизнь только начинается, но когда я напоминаю об этом, говорит: у мужчин всё по-другому.

Она сидела на краю стула, прямая и строгая: наверное, так она и сидит в своём банке, привораживая клиентов и сотрудников. Мой взгляд начал увязать в её красоте. Я позвал:

— Иди сюда.

Я протянул руку и коснулся её браслета, но она неловко отдёрнулась и пролила немного розовой жидкости на стол.

— Блин! Кирилл!

— Что?

Я всмотрелся в неё, внезапно трезвея. Она сидела, сжимая бокал и тыча в розовое пятно на столе скомканной салфеткой, но мысли её были далеко. Она не хотела встречаться со мной взглядом, поэтому я спросил прямо:

— Значит, и Харитонов едет?

Люди, которые не умеют врать, убеждены, что умеют. Им кажется, что, если они замрут, не расслышат, посмотрят пристально и оскорблённо, подозрения рассеются. Ира фыркнула, всё также глядя в стол:

— Он же руководитель.

— Да знаю я про вас, — сказал я негромко. — И про букеты его знаю, и про ужины. И как ты не сдаёшься знаю. Я ценю это. Но сейчас, кажется, ты уже решила?

Она теребила пальцами браслет.

— Кирилл, не знаю… Я давно собиралась поговорить…

— И про это я тоже знаю.

— Вот! — вспыхнула она, переходя от растерянности к ярости. Она часто нуждалась в гневе, чтобы сказать трудные слова — особенность всех деликатных людей.

— Вот это меня пугает в тебе: ты всё знаешь! — возмущалась она. — От тебя невозможно ничего скрыть. Ты знаешь, но ты ничего не делаешь! Ты бываешь жутким, жутким!

— Да почему жутким? — удивился я.

— Потому что ты знал и просто наблюдал. Ты человек вообще?

— Я ещё и виноват? По-твоему, нужно было закатать твоего Харитонова в бетон за его шоколадки? Я знаю, таких людей как Харитонов…

Ира сделала гримасу: «Ну, ещё бы!», но я продолжил:

— Харитонов нормальный парень, порядочный и образованный. Он не переходит границ и не способен украсть чужое, тем более взять силой. У него, наверное, к тебе сильное чувство, раз он вообще рискнул.

— Да-да, в людях ты разбираешься! — ядовито заметила Ира.

— Просто я в тебе не сомневался.

— Не сомневался?! И что это значит? Что я должна хранить тебе верность всю жизнь? Я уже не та девчонка! Мне недостаточно встреч! Недостаточно вот этого всего!

Она потрясла рукой с браслетом, который, наверное, подарил я. Вещи она выбирала самостоятельно, но всегда признавала мои имущественные права, что порой раздражало. Она трепетно относилась к вещам и финансам. Она так и не признала мой бюджет своим, и, может быть, поэтому теперь всё рассыпалось.

Она же оставляет тебе шанс, Шелехов. Она зачем-то пришла сюда, зачем-то спорит с тобой, бьётся. Скажи ей, что думаешь. Дай определённость.

Мне не хотелось говорить. Я мог бы выцедить из себя слова и даже правдивые, я мог бы дать ей надежду, но что-то ослабляло меня, что-то говорило, что это как минимум не честно. Хочет ли она идти