Читать книгу - "Каждый в нашей семье кого-нибудь да убил - Бенджамин Стивенсон"

Ладно, послушайте. Вот в чем дело. Я вас не обманывал. Майкл попросил меня забрать деньги.

Когда он привез меня обратно домой тем утром – я молча сидел на месте пассажира и снимал липкие нити паутины с рукавов, – то сказал, что, вероятно, будет безопаснее, если я пока подержу их у себя. Ясно, что привело его к такой мысли: Алан либо забрал их, либо должен был кому-то передать, и что-то пошло не так. Имел ли Майкл отношение к той части, где «что-то пошло не так», я не представлял, но, если кому-то помогли облегчиться на несколько сот тысяч, эти люди, вероятно, захотят вернуть утраченное. Я был прокладкой – подушкой безопасности – на случай, если стрелок видел машину Майкла. Если, конечно, он вообще был, этот стрелок.

Я взял сумку с молчаливым пониманием. Вероятно, Майкл намекал, что заплатит мне за услуги, но я едва различал его слова, в моей голове звучало лишь подводное эхо, которое сопровождало движения губ брата. В немом оцепенении я вошел в дом, бросил сумку на кровать, потом меня вырвало, и я позвонил в полицию.

Через двадцать минут я в наручниках сидел на заднем сиденье полицейской машины и показывал двум зевающим детективам дорогу к поляне. Я знаю, сперва они не восприняли меня всерьез, так как попутно заехали в «Макдоналдс», торгующий навынос, а я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь давал свидетельские показания об убийстве в очереди за бургером. Это было до того, как все пошло вразнос. До того, как завыли сирены «скорых», появились фургоны теленовостей и даже вертолет приземлился посреди поля. До того, как появились обзоры на тему убийства и даже более популярные редакторские колонки, посвященные затянутым паутиной полянам (природная аномалия, спровоцированная пауками, переселившимися на новое место в связи с затоплением старого). До того, как меня поместили в камеру для допросов, детективы стали совать мне под нос фотографии и, жарко дыша едой из «Макдоналдса», говорить, что Майкл меня кинул и мне остается только признаться.

Когда меня отпустили, продержав, вероятно, максимум возможного времени, я узнал, что Майкл вообще ничего не сказал. Они просто проверяли, не вру ли я во спасение собственной шкуры. Меня подбросили до дома. Я спросил, не хотят ли они по дороге заглянуть в «KFC», так как я не тороплюсь. Оказалось, им трудно угодить.

Только оказавшись дома и увидев сумку, стоящую на том же месте, где она была оставлена, я понял, что забыл рассказать им о деньгах.

Клянусь, я не сомневался, что полицейские обыскали дом. Сперва я был целиком сосредоточен на Алане и попытках вспомнить нужный поворот, сколько было времени, когда брат забрал меня из дома, когда вернул и когда просил ждать в машине. А потом я подумал, что деньги уже у них и в конце концов меня об этом спросят, но никто не спросил. И вдруг наступает следующий день, я подписываю листок бумаги, подтверждая, что там все верно и точно, а о деньгах так и не упомянул. И Майкл тоже – он ведь, наверное, не знал, что это я сдал его. Тут я подумал, может, он считает, что я по-прежнему на его стороне и храню их для него. И вот я уже на месте свидетеля, а о деньгах никто не заикнулся; ни Майкл, ни Марсело не вспоминают о них, чтобы припереть меня к стенке во время суда, а я наполовину готов к этому и понимаю, что давно упустил момент, когда можно было упомянуть о деньгах и не подставиться, в результате их существование так и осталось тайной. Судья выносит вердикт, я возвращаюсь домой, а сумка все еще там, но мир изменился. Мой брат в тюрьме, а у меня есть мошна с двумястами шестьюдесятью семью тысячами долларов. Теперь я сам точно знаю, сколько их, у меня было время подсчитать.

Вот еще одна причина, по которой я не мог пропустить этот уик-энд. Свой план я изложил Софии несколько недель назад и собирался завтра отдать сумку Майклу. Мне это не представлялось извинением, потому что я не сделал ничего плохого, но, может, возврат денег был своего рода приношением. Не оливковой ветвью, но определенно чем-то зеленым (по крайней мере, метафорически, потому что там есть и не сотенные купюры). И почти все в целости и сохранности. Какой же я хороший брат.

– Они все тут? – спросила София, глядя на лежавшую перед ней на диване выпотрошенную сумку. Она нагнулась, вместо того чтобы сесть, и не решалась потрогать деньги.

– Бо́льшая часть, – признался я.

– Бо́льшая часть?

– Ну… случались неотложные траты. Три года прошло. Я не знаю, считал ли он их.

– Ты говорил, что он считал.

– Вероятно, он их пересчитал, – согласился я. – Но, может, не помнит точно.

– Знаешь, чем бы я занималась три года в тюрьме, подозревая, что брат украл у меня сумку с деньгами? Я бы думала об этом каждый день. О каждом центе.

– Полагаю, он считает, что я потратил их все, так что обрадуется тому, что получит…

– …бо́льшую часть…

– …бо́льшую часть обратно.

София преувеличенно шумно вздохнула, усилив эффект трепетом губ, и отошла к окну, постучала пальцем по стеклу и мгновение полюбовалась горами.

– Зачем ты взял их? – спросила она, вдруг посерьезнев.

София насквозь видела всю ту ложь, которую я лил фонтанами, убеждая самого себя, что деньги остались у меня случайно, так как я упустил момент, когда можно было о них упомянуть… так как был слишком смущен… думал, это усложнит дело. Она видела: тут кроется что-то еще. Простая жадность? Едва ли. Я не ожидал, что завтра Майкл заключит меня в объятия и разделит со мной наличные, но я солгал бы (а обещал этого не делать), если бы не сказал, что в течение трех лет испытывал некое умиротворение, памятуя о лежащей в глубине моего шкафа сумке с деньгами, особенно в свете всего произошедшего с Эрин. Это были деньги, имея которые можно в любой момент встать и уйти. Это были деньги на случай, если все пойдет прахом. Это были деньги, чтобы начать сначала. Я не хотел их, но радовался, что они там лежат.

– Я их не брал, – завел я свою обычную песню. – Они у меня оказались.