Читать книгу - "Курьер.ru - Вячеслав Антонов"

Уезжая, Андрей всегда оставлял ключи соседям.

— Здравствуйте, Ольга Михайловна. Узнаете? Мне бы ключики забрать.

— Ой, Андрюша! Какой у вас загар! А тут все дожди, дожди...

На кухне Андрей выставил на стол снедь, прихваченную в ближайшем ларьке: бутылку водки, черный хлеб, банку маринованных огурцов и кусок колбасы. Кофе и сахар у него всегда были в запасе.

«Вот так. И больше ничего не надо».

На душе пустота. Хотелось назад — к Чену, к Патриции, к Ши-фу. Особенно к Патриции. Он нарезал хлеб, колбасу, налил водки.

— Cheers, Крыса! Вспоминаешь меня? Вспоминай!

За окном желтый свет фонаря падал на липы, дробясь в неподвижной листве. По желтому асфальту, смеясь, прошли девушки — звонко простучали каблучки. Соседский ротвейлер поднял толстую лапу на колесо красной «Тойоты».

Водочное тепло катилось по жилам; вызывающе терпко пахла закуска.

Пора медитировать — как-никак, он стал Учеником. Андрей выключил свет, сел на пол, скрестив ноги. Через полчаса завалился на бок, так и заснул на домотканом половичке, расстеленном перед диваном.

* * *

На Кипре стояла теплая летняя ночь. В спальне небольшой виллы находились двое: очень привлекательная дама — торговый атташе Кипра, пребывавшая в отпуске, — и ловкий смуглый брюнет с усиками. Дама была почти в неглиже; повернувшись к мужчине спиной, она сунула ладони подмышки, прикрывая груди предплечьями, и выгнула спину, отведя назад грушеобразные ягодицы. Мужчина медленно стягивал с нее последнюю кружевную тряпочку, напевая на мотив одесского танго: «Дэржа ее, как дэржат ручку от трамвая...» Увлекшись песенкой, он даже отвлекся от своей визави, на что та недовольно дернула попой.

* * *

Утренние «Новости» резанули ухо русским языком диктора:

...Россия отказывается от участия в миротворческих силах в тропической стране...

...Россия отказывается от участия в работе «восьмерки» индустриальных стран, и российский президент не поедет в канадский Ванкувер на очередную встречу их лидеров...

...В Москве, под эгидой Патриархии, проходит Третий Всемирный конгресс антиглобалистов...

Картинка: на фасаде Большого театра натянуто белое полотнище, на нем — три шестерки, перечеркнутые широким православным крестом...

...Окончательный отказ России от вступления в ВТО. Очередные ужесточения экспортной политики: резко сокращаются квоты на вывоз нефти, газа, минеральных удобрений и цветных металлов. Протест Украины, оставшейся без топлива. На Лондонской бирже паника из-за прекращения поставок российского палладия. Разрыв «алмазного» соглашения с компанией «Де Бирс»...

И последнее:

По решению Верховного суда запрещена деятельность тоталитарной секты «Фалунгун-Дайфа»...

Шинкареву пора на работу. Он с удовольствием ощущал себя служащим, который собирается в контору. Динамизм и непредсказуемость для него — лишь утомительные будни, а конторская рутина — редкая и кратковременная роскошь. Французская туалетная вода, тщательное бритье, темно-серый костюм с белой рубашкой и серебристо-голубым галстуком. «Все, кажется?»

В центре Питера яркое солнце отражалось в новых жестяных крышах. Городская зелень, еще без единого желтого листа, стала темной и жесткой. В изгибающейся перспективе Мойки, в солнечной дрожи растворялась громада Исаакия — оттуда бил холодный ветер, напрягая тело под рубашкой, а над городом, в высоком августовском небе стояли многоярусные, ослепительно-белые облака. Еле видимая из-за высоты полета, в синеве парила чайка — две белые черточки, оттененные голубым.

В парадной старого дома, на первом этаже которого располагалась контора, ремонтировали очередную квартиру: пыль коромыслом, какие-то армяне волокут вверх по лестнице широкие листы гипсокартона. Андрей по привычке вгляделся в потные лица, напоминавшие карабахских ополченцев. Ничего особенного, обычный кавказский шарм: горбатые носы, небритые подбородки и отсутствие питерской регистрации.

Звонок, улыбка секретарши, крепкое рукопожатие начальника:

— Что, Шинкарев, первый день на работе? Душа поет?

— Пляшет.

— Вот как... А что, и правда сплясать не худо. Письмо тебе.

— От кого?

— А это уж тебе видней от кого. И зачем.

Геннадий Сергеевич подал Шинкареву лист бумаги, сорванный с факса. На нем лишь фото и короткое слово. Мозаика коричневых факсовых точек, словно потемневшая гравировка на серебре, обрисовала молодое женское лицо. На фото оно казалось застывшим и жестким, не имеющим возраста. Лоб женщины охватывала широкая черная повязка с несколькими белыми иероглифами. Под портретом располагались три буквы, набросанные черным тонким фломастером, наподобие китайской каллиграфии. Без лишних закорючек, четко и твердо: «Pat». Вот только рядом с ней стоял знак «+», то есть: «Пэт плюс...»

«Ай, молодец, Крыса! Замочила-таки... интересно, кого? А что за плюс такой? »

— Кажется мне что-то, — сказал начальник, — это не только тебе прислано. Но и всем нам. Будто сигнал дает твоя дамочка. Как думаешь?

— Может, и так.

— По нашим сведениям, она ведет переговоры о приобретении дома на Кипре. Ты знаешь об этом?

— Нет.

— Так вот, знай. А что за «плюс»? Есть идеи?

— Есть одна. Но я не уверен. Так что не буду говорить.

— Что ж, дело твое. Вот тебе новое задание...

* * *

Две недели спустя

В Москве на Котляковском кладбище хоронили связиста Сергея. Андрей стоял рядом с Бородой и Рахимом. Был и Есаул, еще на костылях. Гроб опустился, по крышке стукнул первый ком земли. Выпив с ребятами и напоследок потолковав с Есаулом, Шинкарев прошелся по центру Москвы.

На душе было странное ощущение отверженности, одиночества и силы — «комплекс падшего ангела». Надо же, он — ученик китайского Мастера...

— В темной, как темнота, темноте... В пустой, как пустота, пустоте... — повторял он выданную мантру.

По Охотному ряду со стороны Думы промчалась кавалькада «членовозов».

— У них в джипе маленькая пушка, стволом назад, — сказал парень, переходящий улицу со своей девушкой.

— Им тачанку надо, — ответила та, и пара свернула в торговый комплекс.

Шинкарев подошел к памятнику Жукову, сидящему на какой-то глупой, по-балетному отставившей хвост кобыле. Стало темнеть. Андрей глядел на смутное лицо всадника, вспоминая:

Маршал, проглотит жадная Лета,

Эти слова и твои прахоря,

Все же прими их — жалкая лепта,

Родину спасшему, вслух говоря.

Бей барабан, и военная флейта