Читать книгу - "Моя любимая дура - Андрей Дышев"

Он выпрямился, попятился, не опуская пистолета, направленного в меня. Я уже не мог смотреть на его лицо, на котором спрессовалось слишком много грязи и боли и не осталось ничего человеческого.

– Встать, Вацура! – приказал Мураш. – Вы понесете чемодан. Будем подниматься на перевал Крумкол.

Я подивился его агрессивной тупости.

– Антон, это более трех тысяч метров над уровнем моря. Ты уверен, что сможешь…

– Молчать! – крикнул Мураш и выстрелил в воздух.

Я подошел к чемодану и взвалил его себе на плечо. Он безумец. Умирающий безумец. И я уже не могу ему помочь вернуть разум. Выбора нет. Я буду идти в гору и нести на себе чемодан до тех пор, пока сознание Мураша не затмится до такой степени, что он выстрелит мне в затылок. Пока кто-нибудь из нас не провалится в трещину. Пока на нас не сойдет лавина… Я не знаю, что будет. Я не хочу думать об этом. Душа моя пуста и мертва, и в ней гуляют холодные пронзительные ветры…

Мы поднимались на Крумкол в лоб, по крепкому, отполированному насту. Мураш шел по моим следам. Он тяжело, со свистом, дышал, часто останавливался и требовал, чтобы я садился на чемодан верхом. Он опасался, что я могу отпустить его и тот понесется по снегу вниз, как скоростные сани. Я отламывал куски смерзшегося фирна, похожие на плитки белого шоколада, и посасывал их. Мураш отдыхал на коленях и покачивался, как в молитве, взад-вперед. Снег усилился. Комковатый, он обжигал лицо, лез в глаза, попадал за воротник. Мой комбинезон покрылся коркой льда, которая крошилась от всякого движения и все же помогала сберечь скудное тепло, которое еще вырабатывало мое тело… Я знал, что не способен подняться на перевал в таком плачевном состоянии, и все же продолжал идти, шаг за шагом поднимая и свое неподъемное тело, и неподъемный чемодан к сырому, грязно-белому небу. В голове пульсировала кровь. Казалось, я надел наушники и включил музыку на полную мощь, но вместо нее в сознание пробивался слабеющий голос Альбиноса: «Силы бездны сейчас свободны… Если бы войти с ними в контакт, оседлать тигра, превратить яд в лекарство…» Я смог это сделать, я оседлал тигра, но яд не стал лекарством, и не открылась мне секретная энергия тела, и не пришлось мне пройти путь чистой отрешенности… Но, может быть, я ошибаюсь? Может быть, все сбылось, только я об этом еще не догадываюсь?

Я оборачивался, кидая взгляды на Мураша. Мне хотелось, чтобы и он думал о том же и копался в себе, отыскивая какое-то особое, ни на что не похожее движение… Но Мураш все больше напоминал подстреленное животное. Его водило из стороны в сторону, и он все чаще промахивался, ступал мимо моего следа, увязал в снегу и всякий раз собирался с силами, чтобы вызволить ногу.

– Вацура… – выкрикнул он, согнувшись, отплевываясь кровавой слюной, словно рассыпал по снегу спелую клюкву. – Не торопитесь… Мне не хватает воздуха…

Я сел на чемодан. Мураш опустился на колени и уперся руками в наст.

– Тяжело… Очень тяжело… – бормотал он. – Если счастья слишком много, его нелегко переварить… без подготовки… У вас когда-нибудь было столько денег?

– Сколько? – спросил я.

Мураш покрутил головой, расстегнул воротник куртки и стал массировать шею.

– Знаете, какое это наказание – работать в банке? Изо дня в день, из месяца в месяц считать, щупать, рассматривать, стягивать резинкой пачки купюр… Через мои руки проходили сотни тысяч, миллионы… Я взвешивал на ладонях пухлые пачки. Я был окружен капиталом. Вокруг меня кружилось и танцевало богатство. Я мог прикоснуться к нему, мог даже положить его себе в карман, чтобы ощутить это неповторимое чувство, когда под тяжестью денег обвисает пиджак… Но я не мог воспользоваться этим богатством, потому что оно мне не принадлежало…

Он вдруг закашлялся и долго сотрясался от мучительного спазма в горле, разбрызгивая вокруг себя алые капли. Зачерпнув снега, он прижал его ко лбу, и по его лицу тотчас потекла талая вода.

– Первый раз вижу, – пробормотал Мураш, рассматривая мокрую ладонь, – чтобы снег так быстро таял.

– У тебя жар, – произнес я.

– Возможно… Но это не так страшно, как зависть. Вот что меня медленно убивало… Я не мог понять, почему эти деньги принадлежат кому-то, но не мне… Почему кому-то все, а кому-то ничего… И вот как-то пришел клиент. Страшненький, маленький, узкоплечий, с большой, как у карлика, головой. На его имя было арендовано пять ячеек в банковском хранилище. И вот он пришел, чтобы вскрыть все сразу. В руке он держал вот этот самый чемодан… Я смотрел на него и думал: что этот урод может хранить? Мы спустились вниз. Он попросил меня отвернуться и стал открывать ячейки. И вот я стою к нему спиной и слышу, как на дно чемодана падают пачки купюр. Знаете, у них такой особенный глухой стук. Я стоял так минут пять или десять, а пачки все падали и падали в чемодан. Тогда я не выдержал и на мгновение обернулся… Весь чемодан до краев был заполнен пачками долларов…

Очередной приступ кашля не дал Мурашу договорить. Его вырвало кровью.

– Хорошо, что я ничего не ел, – произнес Мураш. – Наверное, у меня отбиты легкие… И глаз полыхает… Проводил я этого клиента к выходу. А потом посмотрел в окно. Интересно было, на какой машине ездят миллионеры… – Мураш усмехнулся, покрутил головой. – Оказалось, на обыкновенной «десятке». Вот только номер был необычный, я его сразу вспомнил, когда увидел вас по телевизору… И тогда я понял: вот он, мой звездный час…

Мы пошли дальше. Быстро темнело. Ветер усиливался, и по склону потекла колючая мелкая поземка. Я чувствовал, что у меня заледенели волосы и от холода невыносимо болят мозги. Я поднял воротник и втянул голову в плечи. Ночью будет мороз, и до утра никто из нас не доживет… Мураш отставал, и мне приходилось останавливаться и поджидать его. Его движение трудно было назвать ходьбой. Неужели он верил в то, что будет жить и тратить деньги? Не знаю. Никакой, даже самый прозорливый ум не смог бы проникнуть в воспаленное сознание Мураша, чтобы понять, какая сила им движет… Мне всегда казалось, что у всякой алчности есть предел, что существует крохотная, едва ощутимая гирька, которая в один момент перетягивает чашу жизни, обесценивая чашу с деньгами. Значит, Мураш еще не владеет этой почти невесомой гирькой? Или жизнь свою он изначально низвел до уровня чего-то презренного, легкого, невесомого? Не знаю, не знаю…

Звук выстрела заставил меня остановиться и обернуться. Мураш стоял в снегу на коленях. Мокрый снег залепил его лицо, превратившись в еще более отталкивающую трупную маску, и я даже вздрогнул от неожиданности. Он сжимал пистолет и беззвучно раскрывал рот. Я не слышал, что он мне говорил, и говорил ли вообще. Я опустил чемодан на снег и стал медленно спускаться. Мураш с усилием приподнял руку и нацелился в меня. Я остановился. Он тяжело дышал, рука его ходила вверх-вниз. Казалось, ему не хватает сил надавить на спусковой крючок.

– Вот что… вы… – прошептал он, но завывания ветра заглушили несколько слов, и я не понял, что он хотел мне сказать. Мураш опустил пистолет, его ствол ткнулся в снег. Ноги меня уже не держали, и я сел. Так мы сидели довольно долго, тяжело дышали и смотрели друг на друга, и метель потихоньку заметала наши следы.