Читать книгу - "На южном фронте без перемен - Павел Яковенко"

Наш батальон растянулся вдоль дороги на весьма приличное расстояние. Во всяком случае, соседей нашей минометной батареи я скорее чувствовал, чем видел. И так получилось, что чеченский памятник оказался в нашей зоне ответственности. Поэтому первое, что я сделал, когда развертывание батареи было закончено — это сходил посмотреть на него.

Выглядел он, честно говоря, как инопланетный артефакт на нашей грешной земле. Среди грязной земли, травы, грунтовой дороги, и при отсутствии признаков близкого человеческого жилья белоснежный мраморный памятник; мраморные плиты вокруг него и черные, хорошо покрашенные чугунные цепи ограждения. А надпись на стеле была сделана позолотой.

Я даже открыл рот. Ничего себе! Какое же событие произошло здесь? В честь чего чечены вбухали столько денег? Причем любоваться этой красотой, прямо скажем, было некому.

Мне было страшно любопытно. Я вообще всегда очень интересовался историей. А здесь передо мной была загадка, которую мне очень хотелось разгадать!.. Но, увы! Абсолютно все, что было написано на памятнике, было написано по-чеченски. Причем не чеченские слова русскими буквами, как я видел в некоторых книгах, а именно каким-то особым алфавитом, совершенно не похожим ни на латиницу, ни на кириллицу.

Я взял из планшетки листок бумаги, ручку и тщательно переписал эти малопонятные знаки.

«Вот черт!» — подумал я. — «Какие странные знаки! Может быть, все-таки это не местные? Может, это правда артефакт?». Я посмеялся сам над собой, покрутил пальцем у виска, и решил показать кому-нибудь из прапорщиков. Некоторые говорили, что понимают по-чеченски.

Вскоре совсем стемнело, и я отправился на дежурство. Мы были на передовой, пехота на этот раз нас совершенно не прикрывала, поэтому к несению службы я отнесся гораздо, гораздо серьезнее, чем обычно.

В окопах, вырытых прямо на склоне у дороги, располагались часовые. А чтобы они там не замерзли, и не уснули, у самого подножия склона мы соорудили что-то вроде площадки под костер и сидений. Свободная смена, и командиры дежурных расчетов сидели там со мной, протягивая руки к костру.

Вскоре Боев и Восканян принесли чайник, и стало совсем хорошо.

— Куда дальше пойдем? — спросил меня Адамов.

Вопрос, конечно, был риторический; в принципе, какая ему и мне разница? Пойдем, куда пошлют. Но, все-таки, ради поддержания беседы…

— А черт его знает! — Я все же решил быть до конца честным. Если я сам ничего не знаю, то зачем других обманывать? — Может быть, направо пойдем, а может быть — налево. Куда партия направит. А комсомол ответит — «Есть!».

— Вы, кстати, кто-нибудь в комсомоле-то были, — спросил я.

Все промолчали.

— Не успели, — подытожил я.

— А вы сами-то были? — спросил меня Абрамович.

— Конечно! А как же. Был обязательно. Я еще в 86-м году вступил. В райкоме комсомола принимали.

Вопросы задавали, потом билеты вручали, поздравляли. Сейчас все это смешно кажется, а тогда вроде бы все серьезно выглядело. Пионеры, комсомольцы, коммунисты.

Я вздохнул. Но не из-за того, что исчезли и КПСС и комсомол. По дому вздохнул. Конечно, у костра с чаем было неплохо… Но дома!.. Дома-то по любому лучше.

Пришла с постов смена, подбросили в костер сушняка, и заново поставили чайник.

— Расскажи что-нибудь, товарищ лейтенант! — попросили меня сержанты. — Скучно.

Я недолго думал: просто посмотрел на небо, которое хотя и было облачным, но все же позволяло видеть большинство созвездий. Я начал рассказывать о космосе, показывать созвездия, рассказал о планете Фаэтон. (Правда, весь свой рассказ построил на романе Казанцева «Фаэты», но никто из бойцов его все равно не читал, а потому я смело излагал чужие мысли, выдавая их чуть ли не за истину). Меня слушали.

Внезапно Адамов задал вопрос, который никакого, (пожалуй), отношения к этой теме не имел:

— Товарищ лейтенант! А вы в загробную жизнь верите?

А что мне было скрывать?

— Да, верю, — ответил я твердо. — Верю. Мне кажется, не может просто так разум кануть в вечность навсегда. Должно же быть что-то еще.

— А, да ладно! — махнул рукой циничный Боев. — Умер мозг и все тут. Живи пока живой. А потом все.

— Э нет! — сказал я. — Не все так просто, как тебе кажется.

Кажется, мы нащупали тему гораздо интереснее, чем космос и звезды. Я начал с того, что ученые никак не могут получить искусственную жизнь. Даже те несчастные аминокислоты, из которых все якобы и началось. Ставят, ставят опыты, воспроизводят условия первичного океана, а ничего. Нету жизни! Хоть тресни!

И тут я начал тачать бойцам и о необъяснимых возможностях мозга, который, получается, создан с какими-то дополнительными, страховыми системами, которые включаются только в экстремальных ситуациях.

— Такое впечатление, — заинтриговал я всех, — что мозг человека создали раньше, чем его самого. В принципе, мозг может жить намного больше, чем сам человек. Если бы не тело, которое его обычно и подводит, он мог бы функционировать бесконечно долго.

Потом я перешел на бытовой уровень, и начал вспоминать случаи, когда люди узнавали о смерти близких родственников за сотни километров от места трагедии в тот же момент, как только это произошло. О снах, в которых мертвые рассказывали, что нужно сделать то-то и то-то…

Естественно, что у многих нашлись такие же примеры, они начали рассказывать об этом, спорить… И сна как ни бывало. Мы вместе ржали над Волобуевым, который принимал на веру все, что было написано в «желтой» прессе, разубеждали его, а я пытался объяснить ему — почему то, о чем я говорю, это действительно сфера непознанного, а то, о чем пишут в газетах — это брехня и лажа.

Мы так увлеклись, что не заметили, как подошел Найданов со своими сержантами, и, зевая, отправил все мои расчеты спать. Я отправился за ними.

Ничего прошло время — довольно весело. Я прогулялся еще раз по дороге, посмотрел, как командир батареи меняет посты, а потом отправился к себе в кабину. Завтра будет новый день, и нужно его как-то пережить.