Читать книгу - "Время барса - Петр Катериничев"

Проходя мимо, Глостер легонько потрепал ладонью раненого под подбородком, словно это был несмышленый ребенок или животное, и скрылся за дверью.

Через минуту он уже прохаживался по залитому солнцем двору рядом со среднего роста светловолосым человеком, которого называл Лаэртом.

— Вы контролируете ситуацию? — спросил Глостер, и голос его был резок, четок и повелителен.

— Полностью. Те люди Ричарда, которых мы захватили в автобусе, поняли все правильно. И переговорили со своими. Особого тепла при встрече ожидать, пожалуй, не стоит, но желание доброго сотрудничества есть. Мы гарантировали им оплату вперед.

— Значит, принципиальных возражений безвременная кончина Ричарда у них не вызвала?

— Ни слез, ни причитаний.

— Нет, Лаэрт, вы мне положительно нравитесь. Вам все это время не хватало юмора.

— Да какой уж юмор ряДом с деньгами?

Глостер откинулся чуть назад, расхохотался беззаботно:

— И тут вы правы, Лаэрт. Рядом с деньгами место или для роскоши, или для смерти. — Он поднял брови, спросил озабоченно:

— Нашли моего жмурика?

— Да. За кадкой.

— А я хотел вам приятное сделать, сюрприз, так сказать.

— Приятное? — озадаченно переспросил Лаэрт, всматриваясь в лицо Глостера.

— Ах, дорогой мой Лаэрт, не принимайте все столь серьезно и трагично.

Согласитесь, редкий экземпляр.

— Кто?

— Покойный, конечно. Да, вот еще что… Никаких протестов, нареканий? Я имею в виду — со стороны масс, так сказать?

— Нет. Ричард, нужно отдать ему должное, набрал профессионалов.

— Черта с два! Он набрал душегубов, пробитых отморозков и легионеров, Лаэрт. Профессионалов здесь только двое! И я имею в виду не вас и себя, а себя и Маэстро! Знаете почему? Мы не хотим жить. Совсем. — Глостер поморщился от солнечного света, как от зубной боли, сказал едва слышно:

— Соберите-ка личный состав. — Скривил губы в невеселой усмешке; — Я им скажу речь. Краткую, но содержательную. Да, и принесите чемоданчик.

— С деньгами?

— Конечно. Только рука дающая обладает властью в этом мире. И — рука отнимающая. — Глостер снова растянул губы в усмешке, но теперь его оскал был жуток. — Сейчас я раздам им деньги. А заберу — жизнь. Но они этого даже не заметят. А мы им не скажем, не правда ли, благородный Лаэрт?

— Нет. Не скажем.

— Вот и славно, трам-пам-пам… — дурашливо пропел Глостер, имитируя подростковый дискант. Добавил заговорщически, наклонившись почти к самому уху напарника:

— Тем более, дорогой Лаэрт, «жизнь» и «душа» в древнем библейском тексте обозначены одним словом. Одним!

Глостер простер руку над головой, словно желая в некоем мифическом астрале ухватить нечто смутное и значимое, что и именуется душою… И — застыл так.

— Извините, Глостер…

— Да?

— Когда вы планируете начало операции по Маэстро и девчонке?

— Операцию уже начал Ричард. — Глостер смотрел в глаза подчиненному открыто и чуть насмешливо, словно это не он минуту назад стоял соляным столпом в некоей магической нирване. — Нам остается ее только завершить.

— Мы начнем действовать уже сегодня?

— Неверно, Лаэрт. Мы начнем действовать сейчас! И время пошло.

— Нашим людям нужна хотя бы минимальная подготовка.

— Маэстро слишком умен, чтобы не использовать ночь для эвакуации из района. Нужно перекрыть все направления возможного движения. Вместе с невозможными. Немедленно. На все про все у вас, Лаэрт, есть сорок минут.

Остались вопросы?

— Нет.

— Выполняйте.

— Есть.

Лаэрт исчез. Глостер вернулся на лестницу, тяжко, с видимою натугой преодолевая ступеньку за ступенькой, поднялся в комнату. Теперь он ступал, словно старик. Казалось, все силы покинули немощное тело.

Глостер открыл дверь, и первое, что увидел, был полный боли взгляд Мишани.

И смотрел он на Глостера сквозь прорезь прицела автоматического пистолета.

— Что такое? Тебе так больно, что ты решил застрелиться? Но не можешь направить ствол в собственную голову и поэтому направляешь в мою? — Глостер мгновенно преобразился: исчез смертельно усталый человек, под стволом стоял ироничный и веселый боец, которого и убивать совершенно немыслимо именно потому, что жизнью он не дорожит вовсе.

— Я знаю, вы меня убьете, — прохрипел Мишаня. — Никому не нужен инвалид.

Но сначала я убью вас. И это будет справедливо.

— Так будет куда справедливее! Но… разве тебе время умирать, Мишаня?

Разве ты успел пожить? Пожить в свое удовольствие? Разве ты осуществил хоть одну свою детскую мечту? Разве ты насытился любовью красивых женщин, терпким ароматным вином, солнечным светом, запахом водорослей, вкусом прибоя?..

Глостер говорил, говорил, говорил… И приближался маленькими, неприметными шажками, неслышно, осторожно, как сама смерть… Слезинки набухли на ресницах Мишани, сделали его мир неясным и размытым, мешали дышать… А тут еще эта боль… Он попытался сморгнуть слезинки, они катились по щекам, а вместо них набухали новые., . И мир оставался трепетно-размытым, рука ослабла, тяжелый ствол тянул кисть вниз, ствол смотрел уже не на Глостера, а в пол, тупо и покорно, словно состарившийся пес, не способный принести вреда никому.

Движения Глостера были точны и четки: удар ногой — и выбитый пистолет заскользил по полу в угол, взмал рукой — и остро отточенный клинок резко опустился сверху вниз и, прорубив затылочную кость, вошел в мозг.

Глостер не вынул боевой нож, не вытер… Вместо этого он подошел к секретеру, тому самому, где находился бар, вынул бутылку абсента, налил в высокий витой бокал терпко пахнущей зеленой жидкости, вдохнул горький аромат полыни… Щеки его порозовели, Глостер выпил бокал разом до дна.

Привычное и всегда волнующее наваждение накатывало зыбкой волной… Все вещи потекли, словно не существовали в реальности, а были изображены на неизвестном полотне Сальвадора Дали… Деревянные и пластиковые предметы стали вязкими и упругими, Глостер почувствовал, как прогибается и пружинит под ногами пол, как вся эта комната словно раскачивается в воздухе и вот-вот сорвется с места, подхваченная шалым шквалом, и понесется в тартарары, в преисподнюю, в бездну…

В мир он опять возвращался долго и неохотно. Жесткие очертания стен казались каменной тканью; тело, испытавшее полет, не желало смириться ни с тяжестью этого мира, ни с конечностью сущего…

Теперь Глостер чувствовал упоение и опустошение. Он снова опустился прямо на пол и сидел так, бессмысленно уставившись в одну точку. Но покой так и не наступил. Ощущения еще носились в его усталом воображении грязными клоками, обрывками ватно-желтого тумана, и ему казалось, что он снова слышит запах прелых листьев, первого снега и свежеотрытой могилы… Но это не пугало: словно на невиданном балу кружилось здесь, в этом шквальном водовороте, и сорванное золото осени, и багрец инквизиторских костров, и синева реки подо льдом, и простынно-свежая благодать первого снега, девственно-чистая, пахнущая антоновскими яблоками и немного — летом.