Читать книгу - "Троянская тайна - Андрей Воронин"

Наверное, так оно и было – во всяком случае, отчасти. После памятного визита в квартиру Свентицкого и последовавшей за ним поездки на лесное озеро Игорь неожиданно для себя очутился в странном, незнакомом ему мире, где он был законной дичью и где один неверный шаг мог стоить уже не денег или смешного приговора к двум годам условно, как это было раньше, а пожизненного заключения или даже смерти. Он был художником, торговцем картинами, посредником и немножко жуликом и аферистом, но все это осталось в прошлом, как приятный, счастливый сон золотого детства. Теперь, после Свентицкого, он стал убийцей и, естественно, понятия не имел, как с этим жить и как, черт возьми, себя вести. Ему постоянно казалось, что каждому встречному и поперечному известна его страшная, гнусная тайна, и он прилагал огромные усилия, чтобы не шарахаться от людей, как деревенская лошадь от автомобиля.

Другое дело – Бура. Для Буры убийство было если не хлебом насущным, то, во всяком случае, простым, обыденным делом, вроде прихлопывания севшего на руку комара. Бура был профи и с высоты своего профессионализма снисходительно давал Игорю Чебышеву полезные советы, сводившиеся, как правило, к одной фразе: "Не дергайся, чудило, все ништяк".

Именно так он сказал обомлевшему Игорю, когда тот, все еще разгоряченный после короткой борьбы, стоял с пустым шприцем в руке над корчащимся телом Свентицкого, потихонечку приходя в себя и начиная наконец понимать, что сотворил полминуты назад. Милейший Бронислав Казимирович хрипел и бился в жутких корчах, белая пена хлестала у него изо рта, как из огнетушителя, шелковый халат совсем разъехался, и Чебышев с отвращением обнаружил, что под халатом на Свентицком ничего нет – вообще ничего, даже трусов. Зато в так называемой уздечке, которая у педерастов, как и у нормальных мужиков, соединяет крайнюю плоть с головкой члена, обнаружилась кокетливая золотая сережка. И пока Игорь, как дурак, пялился на эту сережку, умирающий коллекционер вдруг – что бы вы думали, а? – кончил! После этого он немного обмочился и почти сразу затих, перестав сучить голыми, безволосыми, как у бабы, ногами и стучать лысиной о паркет.

В этот момент Игорь, по правде говоря, сам чуть было не отдал богу свою грешную душу. Душа душой, но в том, что его сию же минуту вывернет наизнанку, он ни капельки не сомневался. И удержал его от этой естественной реакции хрипловатый голос Буры, который стоял рядом и, держа под мышкой обрез, как диковинный градусник, без любопытства наблюдал за последними судорогами убитого ими человека.

– Не дергайся, чудило, все ништяк, – сказал Бура. – А если блеванешь, придется убирать. И чисто, чтоб ни одна ментовская сука ничего не унюхала. Как ты думаешь, братан, кому придется этим заниматься?

Укол Свентицкому делал Игорь, потому что Бура с обрезом смотрелся, как ни крути, более убедительно. Глядя в черные стволы, Свентицкий почти добровольно позволил сделать себе укол. Ему, чудаку, наверное, казалось, что, если будет себя хорошо вести, гости возьмут то, за чем пришли, а его отпустят подобру-поздорову. Многим так кажется; и, что самое смешное, некоторым и впрямь удается выжить – в основном тем, к кому наведывались культурные, грамотные гопники, которым ни черта не надо, кроме хозяйского барахла. Но Игорь с Бурой были никакие не гопники, и барахло Бронислава Казимировича им было нужно как собаке пятая нога.

"Я вас умоляю, – помнится, сказал Свентицкий, – не надо никаких уколов! Я все сказал вам, как на исповеди, клянусь!" – "Верю, – играя курками обреза, сказал Бура. – Но в Библии сказано: доверяй, но проверяй. Вот мы тебя сейчас и проверим. Да ты не менжуйся, петушок! Это ж не больно совсем. Один укольчик, как комарик укусил... Такой большой, – добавил он, обращаясь к Игорю, который стоял с полным шприцем в трясущейся руке, – а уколов боится!"

И Свентицкий вытянул вперед руку и даже сам закатал на ней рукав халата.

Игорь до сих пор не мог понять, как ухитрился попасть иглой этому педику в вену. А попал, между прочим, с первого раза, и педик, широко распахнув свои круглые глазенки, удивленно сказал: "Ах!"

Видно, сразу поймал приход, доза-то была – слона свалить можно...

Вот с того проклятого дня Игорь Чебышев и стал держаться поближе к костолому по кличке Бура. А тот снисходительно поглядывал на него сверху вниз, как признанный мастер на туповатого ученика, и лениво учил уму-разуму – в своем понимании, конечно. "Не дергайся, не сепети, все ништяк" – вот, собственно, и вся наука, если не брать во внимание некоторые подробности...

На озере было гораздо проще – во-первых, потому, что Игорь уже немного привык к жизни в этом населенном полоумными хищниками Зазеркалье. А во-вторых, там, на озере, Бура взял всю грязную работу на себя, и Игорю досталась почетная миссия – стоять на стреме. То есть торчать в тумане у кромки воды, вслушиваться в доносящиеся с озера звуки, садить сигарету за сигаретой и яростно отбиваться от комаров. Бычки, между прочим, Бура потом заставил подобрать все до единого, и это тоже было частью его науки.

Эту операцию на озере придумал не кто-нибудь, а сам Бура, впервые в своей полной приключений жизни выступив не исполнителем, а автором сценария. Сценарий этот был рассмотрен под всеми мыслимыми углами и получил полное одобрение, после чего Буре было сказано: "Валяй". А получилось так потому, что у Буры, оказывается, имелся в тех краях дальний родственник, и костолом с перебитым носом был полностью в курсе местной специфики. Там, на озере, в прошлом году местные рыбаки насмерть забили заезжего браконьера, и им за это ничего не было: менты, такие же местные мужики, списали это гиблое дело на несчастный случай. Ну, в самом деле, не сажать же за решетку полдеревни!

Поэтому, узнав, куда Кулагин ездит рыбачить, Бура сказал:

– Ха! Дел на четверть часа! И концы в воду...

А то, что на рыбалку с Кулагиным отправился этот старый дурак Зарубин, вообще здорово смахивало на подарок судьбы. Этакий бонус, дарованный им свыше за предприимчивость и находчивость...

За озеро Игоря совесть не мучила. Во-первых, сам, своими руками он на озере ничего не делал. Если уж на то пошло, то он и не видел ничего. Уплыл Бура, приплыл Бура... Правда, были какие-то звуки, крики какие-то, плеск, но это, может, купался кто-нибудь на утренней зорьке. А что? Мало, что ли, на Руси отмороженных, которых хлебом не корми, а дай козырнуть перед народом здоровым образом жизни? Правда, козырять поутру на лесном озере, да еще в тумане, было не перед кем, но Игорь-то тут при чем? Значит, тихий попался отморозок, не на публику работал, а за совесть, для себя...

Во-вторых, как уже было сказано, Игорь немного пообвык, освоился и мало-помалу научился воспринимать такие вещи без интеллигентских истерик. В конце концов, Кулагин, этот вечно поддатый кретин, сам накликал на себя беду. И на Свентицкого заодно, между прочим.

Это в-третьих, если кому не лень считать.

В-четвертых, коли уж на то пошло, бытует среди братьев-славян такая поговорка: меньше народа – больше кислорода. В данном случае речь шла не столько о кислороде, сколько о деньгах, и не о рублях каких-нибудь, а о настоящей, твердой валюте. Вероятнее всего, о евро, хотя как раз таки евро в последнее время что-то захандрил – французам, видите ли, пришлась не по нутру общеевропейская конституция. Ну и хрен с ними. Что французы – козлы, давно доказано. Кем? А был такой одноглазый старикан, жирный, ленивый и, по слухам, пьяница и бабник. Мишкой звали, Михайлой Илларионовичем... Эх, мало мы им тогда ввалили! Вот бы добавить, чтоб знали, носатые, как на референдумах голосовать...