Читать книгу - "На южном фронте без перемен - Павел Яковенко"

Сомик вроде бы тоже вышел из ступора; я приказал ему сдать задним ходом, развернуться и подъехать к позиции тыльной стороной, чтобы мины можно было подавать прямо из кузова.

Правильно ли я делал? Я и сам этого не знал; просто это было первое, что пришло мне в голову.

Определить дальность стрельбы, и даже направление я, естественно, не мог. Наобум лазаря выставил минометы по звуку и установил дальность примерно в два километра: чтобы уж точно не попасть в своих.

Вообще, это было глупо. И попасть я мог в кого угодно. Но ничего другого на ум мне в этот момент не пришло, а просто в ступоре стоять и лупать глазами я не мог. Это было еще хуже. Надо было что-то делать! Хоть что-то!!

Я, ощутив слабость в коленках, стиснул зубы так, что они скрипнули, и сам себе сказав — «Соберись, дрянь»! — приказал открыть огонь. Как здорово, что я только что обновил боеприпасы! Ни одной осечки. Мои бойцы молча, крайне сосредоточенно, пыхтя и сопя, вскрывали ящики, подавали из машины к минометам мины, а сержанты производили выстрелы. Когда по моим прикидкам мы израсходовали половину боезапаса, я приказал прекратить стрельбу.

Во-первых, я очень — очень боялся, что мины нам еще пригодятся. А, во-вторых, самое главное — бой явно стихал. Стрельба становилась все реже и глуше, как будто бы даже отдалялась, и это придало мне заметной бодрости. Если огонь отдаляется, значит, наши наступают! Если бы они бежали, стрельба бы приближалась.

Я приказал разобрать минометы, погрузить на себя согласно штатному расписанию, и в пешем порядке двигаться за мной. Сомику же я велел двигаться за нами на почтительном расстоянии, но ни в коем случае не сбежать, бросив нас.

— Если ты нас бросишь, — предупредил я его. — Я за тобой с того света вернусь, так и знай!

Водитель закивал, и по выражению его испуганного лица я понял, что если он нас и бросит, то только в самом крайнем случае. Впрочем, большего от него и не требовалось.

Было мне страшно идти? Да, было. И даже очень. Но оставаться в неизвестности мне казалось еще хуже. Странно, но меня пугала картина, что если я сейчас развернусь, и рвану обратно на ПХД, то мне нечего будет ответить на простой вопрос: «Что случилось? И где все остальные»? После этого я не смогу смотреть людям в глаза. Поэтому я пошел вперед.

Мне казалось, что я иду бесконечно долго. Долго, долго, очень долго.

Наконец, впервые, послышались звуки, которые мне понравились даже меньше, чем ураганная стрельба.

Нехорошие звуки. Я остановился, поднял вверх руку. Пыхтящие за мной бойцы тоже замерли. Мы прислушались, и я начал разбирать крики, переходящие в вопль, рыдания, и стоны. Мои минометчики попятились. Абрамович вопросительно посмотрел на меня. Я и сам застыл в нерешительности.

Кровь стучала мне в виски, а сердце колотилось как бешенное.

Я заставил себя идти вперед, хотя каждый шаг давался мне с огромным трудом. Мне очень хотелось развернуться, махнуть на все рукой, и убежать. Но я шел, мне было страшно дл слез, но я шел.

Я снял автомат с предохранителя и передернул затвор. За моей спиной также послышались щелчки. Я нащупал во внутреннем кармане гранату. «Если что», — подумал я, — «лучше подорвусь. Все равно ведь убьют. Да еще и мучить будут. Лучше сразу умереть».

Дорога уходила на право, и сразу за поворотом я увидел человека. Нашего солдата. Он блевал. Ему нечем было блевать, но его все равно выворачивало наизнанку. На нас он не обращал ровным счетом никакого внимания. Солдат был без оружия, весь в блевотине, крови, и ободранном бушлате.

Потом я почувствовал сильный жар: горели дерево, резина, металл и что-то еще, сладковатое.

Потом я увидел «шишигу» Бичевского. Она была странно перекошена. (У неё было пробито переднее колесо). Вокруг машины сидели мои бойцы. Боев что-то тихо шептал сам себе. Я видел, что губы его шевелятся, но слова разобрать было невозможно.

Между тем, их миномет не стоял; значит, они не стреляли. Не было видно и водителя.

Когда я подошел к кабине ближе, то увидел его сам. Он лежал на руле и смотрел на меня немигающим взглядом. Я окликнул его и понял, что он мертв.

Метрах в пятидесяти впереди дымилась БМП. Я разглядел на ней белого аллигатора — это была машина из роты Урфин Джюса. Слева и справа от нее стояли вполне целые «бэшки». Но никого не было видно. Когда я добрался до них, то понял — почему.

За машинами открывалась широкая поляна. А на этой поляне стоял настоящий Ад!

Люди катались по земле, выли, рыдали. Было много мертвых. Лежали просто отдельные части тел. Кого-то перевязывали.

Я пошел туда, хотя страшно воняло гарью. Почти нечем было дышать.

Реальность медленно исчезала в моей голове: я начинал смотреть на себя со стороны.

Вот я прохожу мимо солдата: между ног — лужа чего-то, головы практически нет. Вот лежит чья-то нога. Я отметил, что на сапоге отвалился каблук. Вот сразу куча трупов. Вот развороченная БМП. Вот «Урал» на боку. Из него кого-то вытаскивают. Господи! Это же Игорь! Капитан Молчанов! Жив? Мертв? Земля под ногами красная. Мир черно-красный.

Вот бойцу накладывают жгут. У него нет кисти. Моя голова цепенеет. Бац! Пощечина! Это кто? О, Салий! Спасибо. Торможение проходит. Я начинаю понимать, что он говорит.

«У тебя машина целая?» — спрашивает он. Я киваю. «Тогда грузи раненых, и дуйте на ПХД как можно быстрее!»

«А где Степан?» «Все. Нет его больше. Давай, шевелись». «Шишигу» Сомова набивают под завязку. Я остаюсь с машиной Бичевского. Бывшей машиной Бичевского…