Читать книгу - "Мудрец. Сталкер. Разведчик - Михаил Успенский"

– Вообще-то я не буду вам объяснять корни германского нацизма, господа, – сказал я. – Вы, как уверил меня товарищ Гордей, люди образованные – по нынешним меркам. То есть знаете, что сперва была гибель динозавров, а уж потом отмена крепостного права, но никак не наоборот…

Активисты подпольной организации «Да, нет!» недовольно зашумели. Ничего, потерпите, злее будете.

Мы расположились в подвале – правда, не в том, где со мной собирались расправиться зловещие старцы. Судя по нарам и двухъярусным лежанкам вдоль стен, здесь было бомбоубежище. Народ подобрался в основном молодой, но встречались и люди моего возраста. Минетжеров не наблюдалось, да и стариков не было, их вообще в городе осталось немного…

От чужих глаз нас прикрывал танцевальный зал наверху – не дорогой клуб вроде «Софьи Власьевны», а обычная дискотека или как там она нынче называется. Словом, «грязные танцы». Кстати, это расхожее заморское выражение вовсе не означает танцев с грязными намерениями: просто молодые американцы приходили на такие танцульки сразу после работы, не переодеваясь…

Это была уже третья моя лекция о «Меморандуме Крашке» – именно так именовался документ, завещанный мне Паниным.

– Жил в довоенной Германии молодой физик и музыкант Эрвин Альгримм… – начал я.

(Когда я приступил к изучению меморандума, то сперва обрадовался, что Клаус Крашке немец – думал, уж немец-то мне всё аккуратно разложит по полочкам. Куда там! У этого бременского архивиста в голове тоже была слегка упорядоченная каша, так что хлебнул я с ним лиха.)

…Юный тевтон был дьявольски талантлив, только никак не мог определиться между физикой и музыкой. Физику он изучал не где-нибудь, а в Гёттингенском университете, а игре на фортепьяно его обучал родной гроссфатер – известный в Саксонии исполнитель.

В сущности его установки, названной впоследствии «контуром Альгримма», я даже не пытался разобраться, как и бедный гуманитарий Крашке. У архивиста тоже был полный разнобой: то ли студент ладил по вечерам в лаборатории принципиально новый электродвигатель, то ли он собирался создать электронный рояль. Словом, во время его эксперимента внезапно погас свет – выбило пробки во всём здании. Пока меняли пробки, незадачливый творец выслушал немало тяжеловесных немецких ругательств от своих камрадов и служителей. Энергию надо было экономить: в будущем Рейхе всё должно служить грядущей победе.

И всё бы ничего, но с рабочего стола (по другим воспоминаниям – с крышки рояля) пропала бутылка доброго вина «Либфраумильх» – Альгримм собирался отметить успех своего предприятия. Скорее всего, сосуд умыкнул в темноте кто-то из камрадов…

Напуганный изобретатель решился повторить свой опыт только через месяц, когда в здании никого не было – все ушли, чтобы принять участие в факельном шествии студенческого союза. На этот раз свет вырубило в целом квартале, а со стола исчез вольтметр.

Назавтра Эрвина вызвали к декану и строго предупредили, что его изыскания вполне можно квалифицировать как вредительство и саботаж и никакие хорошие оценки и блестящие успехи ему не помогут…

На счастье (или несчастье) Альгримма, Альберт Эйнштейн ещё не успел покинуть Германию, хотя всё шло к этому. Эйнштейн выслушал юного учёного, заинтересовался странными исчезновениями и даже набросал основы математического аппарата. «Это перспективное направление, мой юный друг!» – сказал гений и, вероятно, напрочь забыл: не до того ему было.

К неудовольствию родственников и соседей, Альгримм перенёс свои опыты в крошечный семейный домик на Розенштрассе. Там тоже начались проблемы с электричеством, но район был на отшибе и не успел ещё войти в моду, так что до поры обходилось.

Ученик Эйнштейна твёрдо убедился: любой предмет, помещённый в «контур Альгримма», после воздействия электрическим током исчезает неведомо куда…

Все попытки продемонстрировать открытый эффект друзьям и коллегам неизменно заканчивались здоровым смехом: «Да тебе, старина, в кабаре надо выступать! В темноте у публики много чего может исчезнуть под твою музыку!»

Дело в том, что опыт должен был сопровождаться игрой на фортепьяно. Иначе ничего не получалось. Да и тут не всякая музыкальная пьеса годилась: после многочисленных экспериментов Альгримм убедился, что подходят только две: бетховенская «Ода к радости» и, извините, «Майн либер Августин» (по другим источникам, это были «Песни странствующего подмастерья» Малера и «Лили Марлен»).