Читать книгу - "На южном фронте без перемен - Павел Яковенко"

— Там что — бой идет?! — закричал, обернувшись к нам, Джимми Хендрикс.

Джимми Хендрикс — это сержант Ескин. Он очень любит западную музыку, и неплохо в ней разбирается. Слишком уж часто он рассказывал сослуживцам об этом знаменитом гитаристе. И дорассказывался.

Это я начал его так называть, а потом и остальные подхватили.

Впрочем, это все лирика. А на противоположном плато действительно происходило что-то совершенно непонятное. Откуда-то справа раздавалась интенсивная стрельба. Слева горели вышки. И горели очень сильно. Столб огня, как мне казалось, поднимался на несколько десятков метров. В довершении картины выползли танки, и начали вести огонь опять-таки в сторону этих самых вышек. Но вот в кого они стреляли, я разобрать не мог, как ни крутил биноклем. Нет, бесполезно!

— Там бой идет! Бой! — шумели бойцы, которые столпились у минометов, и по очереди пытались разглядеть происходящее через прицелы. Всеобщему чувству поддался и Найданов. Он тоже, как и я, пытался найти противника. Но не было ни слышно, ни видно ни ответного огня, ни людей. В общем, это был какой-то очень странный бой.

В конце концов, к нам подошел майор Санжапов.

— Товарищ майор, — обратился к нему наш комбат. — Вы не в курсе, что там происходит?

Санжапов выдержал тонкую актерскую паузу, и ответил:

— Конечно в курсе. Это чеченские минизаводики по производству бензина уничтожают.

Все разочаровано переглянулись. Вон оно что! Толпа у минометов как-то очень быстро рассосалась, и я снова отправился к Васе.

Строго говоря, ситуация в нашей батарее нравилась мне все меньше и меньше. Хреновая, прямо скажем, была ситуация. У моих «подопечных» с Найдановым возникла конфронтация.

Дело все в том, что они его очень плохо знали. Эти бойцы из третьего батальона до попадания под Хасавюрт не имели, строго говоря, ни малейшего понятия о его существовании. В лагере их общение с ним было чисто формальным. А затем они передвигались по Чечне исключительно со мной.

Я же достиг со своими солдатами состояния некоего нейтралитета. Если я что-то и требовал от них, то исключительно в рамках боевой работы. Причем, как правило, еще и старался объяснить, для чего это нужно. Они не были тупыми — мои командиры расчетов: Абрамович, Боев и Адамов. Если я говорил понятно и доходчиво, то у меня проблем с ними почти не было. А уж с подчиненными они разбирались сами.

Во всем же остальном я в дела моих расчетов не вмешивался. Свою личную жизнь они устраивали сами.

Я их не трогал. Если я уж и подзывал к себе сержантов, (что я делал достаточно редко), то они точно знали, что это будет какой-то серьезный вопрос.

Может быть, я был неправ. Очень может быть. Я не кадровый военный, я пиджак. Я поступал так, как подсказывала мне ситуация. Мне не нужно было выводить свою батарею в передовые, чтобы получить следующее звание. Многие называли меня «пофигистом». В какой-то мере это было правдой. Но только в какой-то. Вот в данный момент я не видел необходимости что-то менять в своем поведении.

Найданов оказался человеком совсем другого склада. Ему нужно было вникнуть во все. Он не был настолько зануден, как наш старшина, но мои бойцы этого просто не знали. Шевченко они видели не так уж и часто. И сейчас он околачивался где-то на ПХД, а вот Найданов был рядом.

Со своими собственными солдатами — из первой минометной — ему приходилось довольно трудно. Несмотря на то, что жил он вместе с ними — в палатке, слушались они его из-под палки. Ему постоянно приходилось орать, стучать кулаками, сулить всякие кары подчиненным и вообще, много волноваться.

Когда он в очередной раз переходил на крик, лицо его наливалось кровью, и я иногда боялся, что его хватит удар. Хотя для этого он был еще слишком молод.

Переход от полной личной свободы к мелочной регламентации оказался для моих «подопечных» неожиданным и весьма болезненным. Они глухо роптали, но не выдержал и сорвался только Поляков.

Поляков мне и самому не нравился. Узкое лицо, тонкие губы, недобрый взгляд с прищуром. Почему-то он вызывал у меня ассоциацию со змеей. С удавом. Лежит такой тип на ветке спокойно в засаде, а потом внезапно прыгает на жертву, и душит, что есть мочи — до смерти.

Я с ним не общался. Он мне не нравился, и я с ним не общался. От меня не требовалось давать приказы ему лично. Он был из расчета Боева, Боев с ним и разбирался. В данном случае я мог себе позволить не общаться с тем, кто мне неприятен. Это одна из приятных привилегий офицерского положения.

А Найданов с ним общался. И очень активно. Я не знаю, что там произошло, но комбат назвал Полякова пассивным представителем сексуального меньшинства, на что потерявший всякую осторожность солдат ответил ему тем же.

Кричал он это, не выходя из кузова. Так я до сих пор и не знаю, не услышал его Найданов, или только сделал вид, что не услышал? А если бы услышал? Что он мог сделать? Пойти застрелить солдата? Или «умыться»? И то, и другой было бы катастрофой.

Я давно боялся, что этим все и кончится. Найданов давно уже не стеснялся в выражениях в адрес личного состава. Но он, на мой взгляд, был не прав по двум причинам.

Во-первых, у него не было еще такого авторитета и репутации, как скажем, у многих майоров, капитанов, и некоторых старлеев. Те могли обложить бойца очень конкретно, и солдат промолчал бы в тряпочку, потому что последствия ответа могли быть для него очень и очень печальные. Наш комбат просто в силу возраста и неопытности такого статуса пока не заслужил.