Читать книгу - "Мудрец. Сталкер. Разведчик - Михаил Успенский"

Мерлин иногда поднимался на скалу и, усевшись на складной стул, озирал в мощный бинокль окрестности.

Ни малейших следов человеческой деятельности в обозримом пространстве не наблюдалось, словно и не было никогда на свете ни городов, ни государств, ни войн, ни катаклизмов.

– Когда-нибудь так и повсюду будет, – обещал Мерлин самому себе, поскольку один из врачей настоятельно рекомендовал ему почаще думать вслух, чтобы не атрофировались голосовые связки. – Когда-нибудь исчезнет надоевший самому себе род человеческий. Вряд ли он переселится на дальние звёзды – кишка тонка. Странное, однако, выражение – как будто толстая кишка способна на что-то разумное, доброе и вечное… Мы-то знаем, на что она способна… И загаженный нами мир снова затянет зеленью, занесёт песками и покроет морской гладью… И увидит Господь, что это очень даже хорошо, и безмятежно забудет неудачный эксперимент с образом и подобием своим…

Он даже позволял себе петь – всё подряд, и народные песни, и бардовские баллады, и арии из опер, даже «Интернационал». Потому что некому было упрекнуть его в отсутствии голоса и слуха.

Пока было тепло, он даже ночевал на скале. В темноте фотохромный пластик над головой становился прозрачным, и звёздные силы представали во всём своём многообразии. Изредка нарушали гармонию падающие болиды и расплодившиеся спутники – спутники-шпионы, спутники-картографы, спутники-связисты…

– Когда-нибудь и они упадут, – говорил Мерлин, – и небо снова станет Книгой между книг, без досадных человеческих пометок на полях. Правда, читать её будет уже некому, но ведь книга не виновата, что читатели разбежались… И новых уже не будет, потому что звери не умеют смотреть вверх и не найдут над собой ни Козерога, ни Льва, ни Рыб… Кстати, ни фига не похоже. Знать, у древних воображение было побогаче нашего… И никакой нравственный закон внутри счастливых тварей не проснётся… Много он нам помог, этот нравственный закон?

Роман Ильич как раз начал от избытка чувств изображать известный романс «Благословляю вас, леса», когда за спиной раздалось:

– Вот чего зря воздух сотрясаешь? Записывай свои речи, Колдун, техники в доме хватает! Мемуары продолжай, у тебя получается…

Мерлин обернулся. Панин уже успел поддать – или прилетел уже хороший, сам себе диспетчер.

– Во! Сохатый подвалил! А разве ночью можно… Как ты площадку-то увидел? Там посадочных огней нет!

– А как мы ночью душманские базы громили? – сказал Лось. – С жёнами поругался, Костюнина послал… Тошно мне, Рома!

– Работы много? – сочувственно сказал Мерлин.

– Да нет… Наградили меня! За ликвидацию пожаров! Дали такую же цацку, что у Аллы Пугачёвой, и той же степени! Вот, Колдун, как отчизна меня ценит!

– А что? – сказал Мерлин. – Что ты так на девушку? Она столько лет духовно окормляла Россию…

– Я даже на банкет не остался, – сказал Панин.

– Это зря, – сказал Мерлин. – Ты же у нас национально ориентированный считаешься. И небось демонстративно свалил? Позолоченной дверью хлопнул?

– Да мать их Софья! – страстно вскричал Лось. – Минетжер – он и в чинах минетжер! Видеть не могу! Слушать не желаю! Говорят, говорят – а я ничего не понимаю, Колдун! Как в чужой стране!

– На то и рассчитано, – сказал Роман Ильич. – За пустые слова какой может быть ответ?

– Ладно, не будем о плохом, – сказал Панин. – Хотя и хорошего не густо…

– Как там Пётр Никитич?

– Скрипит ещё батя, – доложил Лось. – А я уж боялся, что он вслед за мамой… Уговорил он старшего в наше военное училище! Хрен наследничку, а не Вест-Пойнт! Оттуда одни латиноамериканские диктаторы выходят! Взяли моду, ломехузы…

– Родина оценит, – заметил Мерлин. Потом внезапно для себя сказал: – Таня…

– На юге она со своим выводком. Я у незалежных «Артек» купил… Всё-таки климат, фрукты… Привёз тебе, кстати, специалистку, пусть хоть подстрижёт тебя по-человечески, а то ты сам на голове такой страх навёл… Ух ты, красота какая!

Но даже неслыханная заря над тайгой не привела Панина в равновесие, и они пошли в Дом Лося. Картина над хозяйским креслом была на этот раз военная: «Генерал Клюгге фон Клюгенау оговаривает с Шамилём условия сдачи его князю Барятинскому».