Читать книгу - "Боги Севера - Дмитрий Анатолиевич Емельянов"

но его расчетливость и прагматичность сдерживали ярость. Этот маленький толстый человечек был для армии символом удачи, и каждый легионер в каждой когорте верил в счастливую звезду Навруса Фесалийца. «Что они скажут, — спрашивал себя базилевс, — когда увидят, что символу удачи отсекли башку?» Спрашивал, и ответа ему, прошедшему десяток военных кампаний, не требовалось: он и так знал — этого нельзя допустить ни при каких условиях.

Ладони разжались, и тело Навруса стекло на ковер, а Константин обратил яростный взгляд на застывшее лицо Ма́рия. Старую аристократию он ненавидел всей душой, со всеми их республиканскими замашками и традициями. Их можно было казнить, держать годами в каменных мешках, но унижать дуболомов, помешанных на чести и гордости, было нельзя — это могло обернуться взрывом, и взрывом не здесь, в армии, а там в тылу, в самом сердце империи, в Царском Городе.

Константин встретил остекленевший взгляд старого патрикия и процедил:

— Ты знаешь, что заслужил за провал штурма?

В ответ прозвучали не оправдания, не жалобные просьбы, а лишь одно слово:

— Знаю!

Император нервно дернул головой, и за плечами Дориана выросли закованные в броню гвардейцы. Ладонь одного из них легла на плечо патрикия, и тот, повинуясь конвою, но не опуская гордо вскинутой головы, пошел к выходу.

Все это никак не успокоило Константина: бешенство клокотало внутри, грозя взорваться, как перегретый котел. Особенно ярость будило в нем то, что он прекрасно знал: ни Наврус, которого он только что тряс, ни Ма́рий, которого он отправил на казнь, не виноваты в провале отличного плана, а виноват только один человек — его сын. Его сын, который сейчас прячется за спинами легатов, а через секунду будет оправдываться и валить свою вину на всех, кроме себя.

Он нашел бледное перепуганное лицо Василия и жестко бросил:

— Выйди ко мне!

Наследник, протиснувшись между спинами, шагнул вперед и застыл, сжавшись под презрительным взглядом.

— Я не виноват, отец! — Василий затараторил быстро и сбивчиво. — Я говорил Ма́рию, что надо было выдвигаться раньше. — Он вошел в раж и повысил голос. — Я ему говорил, но он не послушал!..

Хлесткий удар тыльной стороной ладони не дал ему закончить, и Василий отлетел в угол, как пушинка, сметенная порывом ветра.

Константин опустил взгляд на разбитые костяшки пальцев, потом на замершего на полу сына и, скривив рот, рявкнул на застывших истуканами легатов:

— Убирайтесь! Убирайтесь все!

Этот крик нашел живой отклик у собравшихся, и толпа, кланяясь, с облегчением начала пятиться к выходу. Император, глядя на своих военачальников, как на пустое место, вдруг окликнул:

— Наврус!

Из-за рослых спин высунулась курчавая голова с приплюснутым носом, и Константин, не посмотрев на нее, как-то обреченно добавил:

— Ты под домашним арестом, из своего шатра ни шагу, пока я не решу твою судьбу. Командование армией переходит к легату первого легиона Клавдию Агриппе.

* * *

Ослепив подданных вспышкой ярости, Константин пребывал в депрессии. Перспектива быстро окончить войну испарилась в один день, и впереди его ждали только неразрешимые проблемы снабжения и оплаты огромной армии. Императорский двор, как хороший кот, чувствуя настроение хозяина, свернулся и затих в ожидании, когда прибудут баллисты и другие осадные орудия, а пока в ближайшем окружении Константина смех если и не был под прямым запретом, то уж точно считался дурным тоном.

Легат первого легиона Клавдий Агриппа принял на себя командование армией, но все нити снабжения и организации по-прежнему остались за штабом Навруса, и это превратило все в настоящий бардак, в котором армия плохо понимала, какие приказы ей исполнять — громкие истеричные окрики из штаба Агриппы или тихий шепот из шатра Навруса. Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что вот-вот наступит полный коллапс, но в реальности все было далеко не так печально. Рядовая армия жила своей жизнью и мало реагировала на разборки в штабах: по-прежнему чистились отхожие места, проводились учения, готовилась пища, и все шло как обычно, по раз и навсегда заведенному порядку. Центурионы и трибуны следили за его соблюдением так же неукоснительно, как и всегда, ибо со времен древней Туры на том стояла непобедимость туринской армии, и никакие перестановки в верхах помешать этому не могли. Конечно, в сражении или даже на марше такая чехарда в командовании сильно бы осложнила жизнь, но поскольку армия стояла в бездействии, то Константин мог позволить себе капризы и похлеще.

Единственным человеком, который не обращал внимания и, более того, откровенно плевал на дурное настроение императора, была его дочь Зоя. Так уж случилось, что августа с детства повсюду ездила с отцом, прошла с ним все военные кампании, и, несомненно, если бы бог сделал ее мужчиной, претендентом номер один на трон называли бы ее, а не Василия. Она была любимицей и абсолютной копией своего отца, такой же упертой до безрассудства и такой же вспыльчивой, взрывающейся по любому поводу. Ей Константин прощал все, и то, что даже для его ближайшего помощника и почти друга Варсания закончилось бы казнью, для Зои оборачивалось лишь недовольной гримасой императора.

Сегодня она праздновала отставку своего заклятого врага евнуха Фесалийца — так она называла главнокомандующего, и частенько прямо в глаза. Поэтому нелюбовь была абсолютно взаимной, и Наврус так же терпеть не мог августу, но мог позволить себе называть ее гремучей змеей, только будучи уверенным, что его никто не слышит.

В большом шатре Зои, наполненном шелками и лучшими сардийскими коврами, умиротворяюще звучала арфа и приглушенные голоса гостей. Августа возлежала на атласных подушках, подперев голову рукой, и немигающий взгляд ее голубых глаз застыл на лице родного брата. Рядом о чем-то щебетала ближайшая подруга Оливия, но Зоя ее не слушала — сейчас ее больше интересовал сине-черный кровоподтек, растекшийся на всей правой половине лица Василия.

— Он не должен был бить тебя при всех! — Кукольное личико августы осталось неподвижным, а все недовольство отразилось лишь в вспыхнувших гневом глазах.

Уже изрядно набравшийся Василий поднял тяжелый взгляд.

— Фесалийского скопца он пожалел, а родного сына — нет! Я не виноват, что все так обернулось, план евнуха был идиотским с самого начала!

В глубине ее глаз на мгновение вспыхнула жалость, смешанная с презрением. Но лишь на мгновение. Брат затронул слишком больную тему, а Зоя до сих пор не могла простить отцу его снисходительность к Наврусу.

Она аж дернулась, вспомнив об этом, и ее маленький кулачек впечатался в ковер.

— Жирный скопец должен