Читать книгу - "Принцип мести - Сергей Зверев"

Приближался Новый год по европейскому календарю. В далекой теперь уже России отгремели выборы в Государственную думу, улеглись цунами яростных политических баталий, в результате которых, как нам стало известно из случайно заброшенного с «большой земли» номера «Аргументов и фактов», в некоторых регионах к власти прорвались люди, тесно связанные с криминальным миром и теневой экономикой. В их числе был и Лева Баянов, глава партии свободных предпринимателей, которого в еженедельнике открытым текстом называли креатурой Богуславского. Таким образом, первая часть плана крестного отца местечковой мафии, за которым охотилось региональное управление ФСБ и который находился в зоне пристального внимания Интерпола, удалась – в нижнюю палату парламента страны по одномандатному избирательному округу прошел его ставленник. Теперь оставалось лишь надавить на прокуратуру, используя каналы власти в центре и на местах, и прекратить возбужденное в отношении его уголовное дело.

В монастыре Богуславский так и не появился: о его местонахождении можно было только догадываться. Осторожничала и Миледи – к началу второго тура состязаний она также не почтила нас своим присутствием. Я уже стал сомневаться в том, что операция «Иравади» когда-либо будет завершена. Возможно, нас с самого начала направили по ложному следу и все наши усилия были заведомо потрачены впустую. Оставалось лишь уповать на благополучное возвращение домой и слово эфэсбэшника, твердо обещавшего оградить нас с Игнатием от посягательств вайнахского тейпа.

Впрочем, наше затянувшееся пребывание в буддийском храме имело и свои оправдательные причины: прорвавшись хотя бы в четвертьфинал, мы могли получить по пятьдесят тысяч долларов на нос. Даже половина этой суммы позволила бы нам худо-бедно решить наши проблемы – Игнатию завершить ремонт церкви, а мне – выкупить из плена моего друга Садовского. И потом, мы по-прежнему имели обязательства перед Федеральной службой безопасности.

Десять дней после отборочного турнира мы, как и наши соперники, провели в упорных тренировках, лишь изредка позволяя себе отдохнуть и расслабиться. Моей отдушиной была среброглазая ундина, с которой я бродил вечерами по окрестностям буддийского храма. Короче говоря, я вляпался в очередной «лямур». Даша была чрезвычайно соблазнительной девушкой, и мне стоило большого труда, чтобы от невинных ласк и поцелуев не перейти к более активным действиям. Обычно мы разгуливали с ней, взявшись за руки, возле монастырского пруда, и вся монашеская братия давно уже к этому привыкла. Если отбросить нежные чувства, которые я, безусловно, испытывал к Даше, то, само собой разумеется, в моих поступках обнаруживался элементарный расчет: войдя в доверие к дочери Богуславского, я мог надеяться, что узнаю о его появлении раньше всех и получу все интересующие меня сведения из первых уст. Но здесь очень важно было не переступить черту (можно выразиться и по-другому: не перегнуть палку), иначе мой охладевающий труп со следами акульих зубов в одно прекрасное утро могли выловить баграми из бассейна. Поэтому, опасаясь мести всесильного папаши моей прелестницы, я не позволял себе ничего лишнего. Ей импонировала моя неторопливость: в отличие от других мужчин, с которыми Даше довелось познакомится близко, я не торопил события и не стремился с ходу затащить ее в постель.

– Из-за тебя, бессердечный ты человек, я три часа проплакала в пещере, – упрекнула меня она, когда мы встретились с ней на следующий день после описываемых событий. – Почему ты не пришел и не утешил меня?

Это был единственный повод для недовольства, который я имел неосторожность дать ей за все эти дни, в остальном наши отношения иначе как идиллией назвать было нельзя. Нам нравилось быть вместе, нравилось яблоко в разрезе, вызывавшее эротические ассоциации, нравилось уединяться в пещере подальше от людских глаз.

Игнатий, в отличие от меня, с головой ушел в богословские споры, пытаясь вырвать с корнем ересь, насаждаемую Илией. Они дискутировали по вечерам как одержимые, собирая вокруг себя любопытных, среди которых было мало знающих русский язык и не было ни одного понимающего существо дискуссии. На меня произвела впечатление необычная аргументация, приведенная Илией в одном из словесных поединков. Утверждая, что Иисус был не только милосердным Богом, но и беспощадным фанатиком идеи, требовавшим от своих учеников полного самоотречения и величайшей преданности делу служения Господу, он проводил неожиданную аналогию с хуннским царевичем Модэ, который славился своей жестокостью и бескомпромиссным характером. Однажды царевич пустил «свистящую» стрелу в поле и потребовал, чтобы его воины сделали то же самое. Затем, натянув тетиву, выстрелил в своего любимого коня. Тех слуг, которые не последовали его примеру, он умертвил. Затем Модэ пронзил стрелой из лука собственную жену. Воины, не сделавшие того же, были немедленно обезглавлены. А во время охоты царевич поразил шаньюя, своего отца, который тут же превратился в утыканного стрелами дикобраза – ни один из воинов, сопровождавших Модэ, не рискнул воздержаться от соучастия в убийстве. Не так ли поступил Иисус, вопрошал Илия, призвав своих последователей отречься от дома и семьи и сместив, по сути, Бога-Отца с занимаемого им трона своими проповедями? Новый завет в клочья разрывает Ветхий Завет, благая весть как нетленная искра милосердия начинает в буквальном смысле новую эру. Но и она подходит к концу – в воздухе носятся предчувствия и чаяния новейшего завета, дать который призван Мессия...

– Сатанинские стихи! – гремел Игнатий и цитировал Библию.

– Гуманизм помимо Христа есть обман! – утверждал он и приводил собственные доказательства. – Да, Бог-Отец в целях утверждения религии прямо повелевал и косвенно попустительствовал истреблению целых народов и нарушению установленного им же закона. Но Бог выше добра, он видит конечную цель религиозного делания в утверждении Царства Божия и прозревает пути к этому. Его закон шире нравственности...

– Значит, торжествует иезуитский принцип: для достижения цели все цели хороши. В том числе и двойные стандарты, – возражал Илия, и круг дискуссии замыкался.

Мои друзья стали своеобразным центром агоры – места, куда приходили все мыслящие обитатели монастыря и туристы, желающие развеять скуку и узнать местные новости. Нередко к тесному кружку их слушателей присоединялся сая, которому Илия переводил наиболее существенные диалоги с Игнатием. «Учитель» внимательно его выслушивал, но почти никогда не задавал вопросов; он был лишь зеркалом, олицетворением буддийского спокойствия, в котором отражались мирские страсти, не затрагивавшие ни его состояния, ни его мировоззрения.

Между тем приближался час новых испытаний, о которых участники боев без правил имели лишь самое смутное представление; теряясь в догадках относительно того, с чем или с кем им предстоит сразиться, они с настороженным интересом наблюдали, как клетки зверинца, расположенного вблизи колизея, наполняются дикими обитателями саванны и джунглей, а террариум – копошащимися гадами. Походный зоопарк стал вторым домом для льва, леопарда, двух крокодилов, пумы, собак всевозможных бойцовских пород – от алабая до свирепого японского акита – и гималайского медведя. «Аквариум», кишащий всевозможными мерзкими тварями, благодаря своим твердым стеклам давал возможность вволю поглазеть на сетчатого питона, королевскую кобру и других ядовитых змей. На отдельном столбике, привязанный шелковым шнуром к ноге, сидел горный орел. Мы подозревали, что все это животное царство каким-то образом связано с предстоящим во втором, промежуточном, туре боями. У меня, признаться, кровь стыла в жилах, когда я думал об этом, встречаясь с мертвым неподвижным взлядом сетчатого питона.