Читать книгу - "Операция "цитадель" - Богдан Сушинский"

Власов поднялся, когда солнце уже взошло довольно высоко и лучи его, пробиваясь сквозь крону горных вершин, проникали в комнату, заливая ее бодрящим радужным сиянием.

В такое утро, при таком солнце не могло быть войны, не могло существовать окопов и раздаваться артиллерийских канонад. Все это осталось в прошлом, в кошмарах воспоминаний и в буйных солдатских фантазиях.

Однажды в такое же утро он проснется и — совершенно не важно, где именно это будет происходить: в Германии, России или в еще какой-либо стране, — вот так же выйдет на освещенный утренним солнцем балкон и задастся одним-единственным вопросом, на который долго не сможет дать вразумительного ответа: «Неужели все это происходило на самом деле?»

На столике лежал поднос, на котором его ждал бутерброд, фужер вина и чашка кофе. А между фужером и чашкой — записка:

«Ваше пробуждение станет знаменательным событием для всего санатория, мой генерал генералов. А возможно, и для всей Германии. Я уж не говорю о том, как этого пробуждения ждут ваша освободительная армия и ваша все еще не освобожденная Россия. Найти меня сможете в известном вам служебном кабинете. Хейди».

А чуть пониже — приписка:

«О вашем здоровье и вашем настроении справлялся капитан Штрик-Штрикфельдт. Он прибыл сюда с неким русским полковником, судя по манерам, не из вышколенных белогвардейцев, однако тревожить не решился. Да я и не позволила бы».

«Гитлер тоже хотел было потревожить вас, генерал генералов, однако тоже не решился, — поставил в известность самого себя Власов, вспомнив, что вчера Хейди так и не пообещала ему устроить встречу с рейхсфюрером, подняв при этом на ноги всех своих знакомцев. — Поэтому, увы, решаться по-прежнему придется вам».

Нервное ожидание капитана его не интриговало. Но что привело сюда русского полковника и кого именно — это ему хотелось выяснить как можно скорее. Тем не менее генерал пожевал бутерброд, опустошил фужер с вином — немка уже знала, что после каждого застолья генералу генералов следует похмелиться, — и вновь, не спеша, задумчиво принялся за бутерброд.

Вино заметно взбодрило его, однако состояние все еще оставалось полусонным-полуидиотским. Вчера, после повторных любовных игрищ, он еще долго беседовал с Хейди, пытаясь излагать на своем корявом немецком, с известными ей русскими словами вперемешку, какой видит свою Русскую освободительную. И как намерен распорядиться ее полками сразу же, как только РОА станет реальностью Второй мировой.

Причем это был отнюдь не легкий треп с женщиной в постели. Ни с одной из трех своих предыдущих законных и полузаконных жен[41]никакой болтовни по поводу служебных дел он себе не позволял. Но случай с Хейди — особый.

Командарм отлично понимал, что все более или менее важное, что он изречет относительно своих военных планов, немедленно становится известным кому-то из прикрепленных к его невесте офицеров разведки или СД. Во всяком случае, это сразу же доходило до сведения капитана Штрик-Штрикфельдта, чтобы затем достигать «адресатов». Власов уже имел возможность косвенно убедиться в этом, проследив за реакцией капитана на следующий день после одного из таких ночных откровений.

Обоих визитеров Власов принял минут через десять, в уютной, в старинном стиле обставленной приемной генеральской палаты. Вместе с капитаном к нему вошел рослый, смуглолицый полковник с четко очерченными полуазиатскими чертами лица и копной смолистых «монголоидных» волос.

— Полковник Меандров, — сухо представился незнакомец, — бывший заместитель начальника штаба 6-й армии[42].

— Значит, это вы и есть Меандров?

— Так точно, господин генерал-полковник.

— С опытом службы в штабе армии?

— Так точно, господин генерал-полковник. Опыт не большой, но все же имеется. Хотя штабную службу никогда особо не чтил, больше видел себя в десантных частях.

— На сторону Германии перешли добровольно или так, в стремени, да на рыс-сях? — употребил свою любимую поговорку Власов.

— Перебежчиком не был, господин генерал-лейтенант, но так сложились обстоятельства. Впрочем, морально я был готов к тому, чтобы влиться в освободительное движение.

— Что так?

— Москвич. Из двора, в котором чуть ли не все мужчины были расстреляны коммунистами-энкавэдешниками.

Власову уже приходилось слышать об этом полковнике, которого еще в январе перевели в одну из частей РОА, дислоцировавшуюся во Франции, как о человеке решительном, озлобленном и по-азиатски жестоком. Однако видел его впервые.

— И что же вас заставило разыскивать меня здесь? — обратился не столько к полковнику, сколько к Штрик-Штрикфельду.

В свое время капитан получил строгий приказ Власова: никого «не натравливать» на него, пока он пребывает в санатории. И если уж этот прибалтийский немец решился нарушить этот запрет, значит, повод действительно серьезный.