Читать книгу - "Третий вариант - Чингиз Абдуллаев"

Не буду ничего говорить о Париже. Я здесь первый раз вжизни. А о нем столько известно, что я все равно не скажу ничего нового. Этодействительно какой-то непонятный город. Я человек не сентиментальный, но,попав сюда, ступая по набережной Сены, разглядывая дома, чувствовалудивительное волнение.

Ровно в пять часов вечера я уже у входа в Лувр, где стоитэта непонятная стеклянная башня. Если бы моя переводчица не опоздала, я быперестал себя уважать. Она обязательно должна была опоздать. Она и пришла вшесть пятнадцать. Но это было не так страшно. Гораздо хуже оказалось другое.Она пришла не одна.

Нет-нет. Она не привела с собой киллера, «хвост» или ещекакую-нибудь гадость. Она привезла в Париж… свою дочь. Представьте себе моесостояние, когда я увидел, как они подходят ко мне вдвоем. Я думал, со мнойслучится удар. Только этого мне не хватало.

Надежда подходила ко мне, виновато опустив голову. Девочка,одетая в красную куртку и клетчатые штаны, весело смотрела на меня, словноожидала, что я покажу ей какой-нибудь фокус.

— Что это такое? — зло спрашиваю я, кивая на ребенка.

— Моя дочь, — тихо отвечает Надежда.

— Я догадался. Что это значит?

Она виновато молчит. А девочка вдруг спрашивает:

— Дядя, а ты друг моей мамы?

Она выговаривает слова по-русски с неуловимым акцентом, какговорят обычно прибалты. Вернее, говорили. Сейчас они все сразу «забыли»русский язык и «вспомнили» немецкий.

Я вспоминаю своего сына и отворачиваюсь, ничего ей неответив. А она смотрит на меня смышлеными глазками и вдруг берет за палецправой руки и начинает тянуть.

— Может, ты мне мороженое купишь? — спрашивает она. Я гляжуна ее маму, уже собираясь сказать какую-нибудь гадость, даже открываю рот.Потом закрываю его и неожиданно обнаруживаю, что спрашиваю против своей воли:

— А какое мороженое ты хочешь?

Надежда улыбается, а я, чувствуя себя отцом семейства, беруее дочку за руку, и мы идем покупать мороженое. Так начинается мое знакомство сСашей. Я даже не знал, что у немок бывают такие имена — Надежда и Александра,хотя какие они, к черту, немки. Все время жили в России, а считались немцами.По-моему, вообще нужно было давно отменить все национальности, как в Америке.Есть американец — и все. Американец китайского происхождения, немецкого,русского, но — американец. А у нас вместо того, чтобы говорить «советскийчеловек», стали разбивать всех по национальностям, всем академии открывать ивыращивать национальные кадры. Вот и вырастили на свою голову. Они, эти кадры,ничего не смогли сделать, фигуры-то были дутые. Когда многие это поняли, тутвесь галдеж и поднялся. Графоманы и неудачники полезли на политическую арену.Чем это кончилось, вы сами помните.

— У вас есть какие-нибудь планы? — спрашивает Надежда, когдамы усаживаемся за столиком в кафе на берегу Сены.

— У меня только один план, — признаюсь я, — но он исключаетучастие в нем вашей дочки.

Она смотрит на меня сердито.

— Чем она вам мешает?

— Она уже выздоровела? — саркастически спрашиваю я.

— Моя сестра уезжала, и поэтому я вынуждена была забратьСашу из Дрездена, — объясняет Надя. — Что мне было делать? Оставить девочкуодну в Германии? Так она ведь почти не говорит по-немецки.

— И вы решили включить ее в состав нашей группы?

Она укоризненно качает головой:

— Ну зачем вы так?

Не могу я спорить с женщинами. Особенно когда на менясмотрят такими глазами — чистыми и доверчивыми.