Читать книгу - "Банкир - Петр Катериничев"

Нет, с наркотой Галя ничего не имела и иметь не хотела. Ее бизнесом были люди. Сначала — таджики, персы, курды, туркмены, пуштуны с необъятных плоскогорий воюющего неизвестно за что Афганистана, потом — из Ирана и Ирака, следом добавились арабы и индусы… Китайцев, корейцев и вьетнамцев Галя избегала: если Восток — дело тонкое, то Дальний Восток, с культурой в шесть-семь, а то и поболе тысячелетий, штука умозрительно непонятная. Впрочем, ими занимались другие.

Все восточные люди проходили у Гали под кодовой кличкой «лишенцы»; поработав с ними шесть лет, бывшая училка учла прежний опыт и «строила» их, как трудных подростков, проявляя соответствующее уважение лишь к «родителям» — патриархам или главам кланов. Для лишенцев «железная Галя» была чем-то вроде будущей и бывшей «матери-родины»; она поставила дело строго и рационально, набрав руководителями всех звеньев реэкспорта транзитного товара бывших «двоечников» и «девяточников»; каналы перебросок прокладывали исключительно опытные разработчики из военного ведомства и федеральной погранслужбы, оставшиеся «за штатом». Впрочем, Вострякова вполне резонно предполагала, что связей с «конторами» эти люди не прервали — в определенных профессиях отставок не бывает — и свою коммерческую деятельность сочетали со служебной, ставшей более теневой. Границы и таможни стран постсоветского пространства, через которые теперь можно было провести слона, обложенного булками, как бутерброд, наиболее прозрачными были у двух «незалежных» братьев: Украины и Белоруссии;

«Галина» обзавелась филиалами и процветала.

Казалось бы естественным как-то расширить бизнес агентства: скажем, гонять через таможню не только людей… Обеспечить зеленую улицу составам с металлами, лесом и прочим нужнецким товаром, а «взад» тянуть тот же спиртягу «Роял» или «Абсолют» самого что ни на есть прибалтийского розлива — прибыльнее может быть только экспорт оружия или собственно денег… Ну да как известно — жадность сгубила не одного фраера… Нет, было у Гали, конечно, на Украине и в Белоруссии несколько «якорей»[1], обеспечивающих «окна» пошире, но держала она их лишь на крайний случай — все участки золотоносного дела уже застолбили, и рваться на чужую территорию, надеясь на скорый фарт, было уделом дураков: их фирмочки или хавали крупные киты, даже не разжевывая, или накладывали на «нелицензированную» деятельность непроницаемый железный занавес. Время беспредела и передела для Москвы прошло, и если все-таки появлялась личность пассионарная и глупая, то накрывалась она так же скоро, только уже не «занавесом», а плитой с двумя датами, разделенными черточкой. Вот этот прочерк и символизировал жизнь новопреставленного раба Божьего, даже если таковой при жизни считал себя самым вольным из «старателей».

Вострякова превращать свою жизнь в прочерк не желала, а потому старалась жить по понятиям. Не была жадной, аккуратно выплачивала положенное и — жила.

Года четыре назад хотели ее «просватать» — уж очень соблазнительными выглядели созданные ею «тропочки» для транзита наркоты. «Сватали» — вроде бы мягко, но неотвязно, и Галина Петровна решилась на шаг неординарный: собрала сначала «Педсовет», а потом и «Родительский комитет», на котором изложила концептуально: любой прокол по наркоте сыпанет всю контору с потрохами, это уж всенепременно; нет, на нашей стороне все останется по-прежнему, ибо деньги покупают пока все, а Павки Корчагины даже при погонах и «пушке» особенно долго не живут… Но с той стороны — агентство угодит в угольно-черный список, и это накроет медным тазом розовые мечты азиатов о светлом будущем в просвещенных Европах… Мечты — мечтами, их в банк не сложишь, но, кроме всего, будут потеряны деньги, и очень немаленькие…

«Родители» перетерли и почли речь Галины Петровны разумной. Весьма разумной. Она рассчитала все правильно: помимо желания избавить соотечественников от войн, катаклизмов и бурь, «родители» преследовали и некие политические цели… Как докладывали ей сотрудники собственного отдела безопасности, все «патриархи» были в своих странах людьми не последними, нередко при погонах, орденах и регалиях. Переговорив с московскими авторитетными людьми, пришли, как водится к консенсусу (слава Богу, не в Колумбии живем!) и дали Гале «добро» на светлый бизнес.

С Галей Петровной Лена Одинцова познакомилась случаем самым необычным, чистый форс-мажор: в двенадцатом часу летней ночи шестнадцатилетняя тогда девчонка нарисовалась в дверях квартиры Сергеевых, придерживая окровавленного хозяина дома, возвращавшегося, как выяснилось позже, в некотором подпитии по случаю успешного испытания какой-то там очередной убийственно-научной машинки и изрядно схлопотавшего по мордам по проходе через двор от местной хулиганствующей молодежи, страдавшей от избытка гормонов в крови. И хотя времечко было тогда почти законопослушное и ростки «общечеловеческих ценностей» еще не вызрели в плоды многолюдных вооруженных разборок, народец уже опасался мешаться в «чужие базары» и на лежащего мужчинку, явно попахивающего алкоголем, с разбитой в кровь физиономией, внимания обращал не больше, чем на пьяниц, мочившихся в подворотнях, стараясь обойти хорошим крюком: от греха.

Алексей Михайлович стал не просто невинной жертвой избиения — ему изрядно раскроили кожу на голове рояльной струной «поперек скальпа»; но, верный себе, он не стенал и не хныкал, упорно поднимался, пытался идти к дому и с той же периодичностью падал: как выяснилось, он получил сотрясение умных технических мозгов и не мог держать равновесие.

Кувыркался он так, наверное, с час, и Бог знает, чем завершилось бы такое кувыркание для кандидата технических наук, если бы не Ленка Одинцова. В упомянутый вечерок ей было шестнадцать лет со всей присущей этому милому возрасту дурью. Ей нравилось бродить московскими двориками теплым вечером, распустив светло-русые волосы по плечам и представляя, как же живут здешние люди: в огромных квартирах, в центре огромного города… Читала вывески на некоторых домах: «Здесь жил и творил…» — и… играла. Как бы жила она сама, если бы родилась двадцать, сорок, сто лет назад… И если бы муж ее был летчик-испытатель… Нет, лучше — секретный физик… Или — кинорежиссер… Или — глава тайного мафиозного клана, связанного с сохранением золота партии или сокровищ тамплиеров, чудесно оказавшихся на территории России… Или…

* * *

Лена Одинцова жила в Москве уже год. Прибыла из старинного русского городка Покровска в столицу, обучалась в медучилище на фельдшера («Выучишься, глядишь — в институт поступишь… Люди, пока здоровы, за лихом гоняются, а как прихворают — так и небо с овчинку, и мир — с копеечку. Старайся, дочка, будешь хорошей лекаршей — так и без куска хлеба никогда не останешься, и от людей — уважение… Старайся…»). Слова мамы, медсестры в райбольнице, Лена запомнила накрепко и — старалась. Но — мечты… И в двадцать, и в тридцать, и в пятьдесят для многих людей они — реальнее окружающей жизни, для шестнадцатилетней же девчонки, глядящей на мир еще из неушедшего детства, мечты порой казались самым настоящим будущим. Ее будущим.

Воспитывалась она на книгах, и среди сверстниц, девчонок пробивных и циничных, ей было то грустно, то скучно — как и им с ней. Девочки в долгу не остались и прозвали ее «соломенной вдовой» и «отмороженной леди». Встречи со сверстниками ее не интересовали — ни появившиеся «крутые парни» из ближнего Подмосковья, ни «золотая молодежь» центра не волновали воображения девушки.