Читать книгу - "Супердвое: убойный фактор - Михаил Ишков"

Позже на следствии Шеель признался – когда обнаружилось, что из его тумбочки исчезает сахар, он для страховки решил вычислить воришку и заодно проверить его на причастность к органам. Проследить, кто именно копается в чужих вещах, не составило труда. Он написал стихи и спрятал эту политическую наживку в тумбочке. Отсюда вывод – курсант Неглибко был не глуп и не прочь поиздеваться над органами, так что с этим фруктом еще работать и работать. Кроме того, эта история выявила определенные недоработки в руководстве осведомителями.

Неглибко с нескрываемой радостью согласился отправиться в филармонию. Весь взвод жутко завидовал ему. Авилов даже рискнул задать провокационный вопрос – с какой стати Ваське такая честь? Я объяснил, курсант Неглибко – отличник боевой и политической подготовки, поэтому преподавательский состав должен с особой чуткостью относиться к отличникам. Во-вторых, в сомнениях товарища Неглибко присутствует искреннее желание разобраться в научной стороне проблемы, связанной с тайнами непознанного, и для того, чтобы в дальнейшем он выступал не голословно, а умел отстаивать свою позицию, я беру его с собой.

Легкомысленный выпад белобрысого, мешковатого Авилова я оставил без последствий – молодо-зелено, однако, как оказалось, тот куда серьезней отнесся к странной позиции, выказанной прикомандированным к училищу особистом, и, проявив незаурядную бдительность, накатал на меня донос. Я лично ознакомился с этим сигналом и серьезно поговорил с заместителем начальника управления, посвященным в тайну моей командировки, без расшифровки Неглибко, естественно. Я подсказал заму, что не стоит, где надо и не надо, выпячивать свою «бдительность» и казаться «революционнее», чем ты есть. Я потребовал напомнить куратору Минарета, чем должен заниматься его подопечный – наблюдением, но ни в коем случае не хищением сладкого. Я потребовал напомнить, что прежде чем расставлять галочки в агентурных справках, привлекающих внимание начальства к якобы контрреволюционным стишкам, надо думать. Кто позволил Авилову проявлять инициативу? Кто разрешил ему собирать сведения на комсостав? Я предложил вправить им обоим мозги, иначе мне придется принять свои меры.

Червоточина в психологическом облике Минарета угадывалась с первого взгляда. Учился Авилов неважно, однако был очень силен физически и неглуп практически. Свою будущую карьеру он наивно связывал с поддержкой, какую оказывали ему органы, полагая, что за каждый дополнительный донос ему без обязательной выслуги будут присваивать очередное звание. К сожалению, он уже был задействован в операции, и я не мог вычеркнуть его из списков тех, кто дал согласие отправиться в подмосковный город на курсы подготовки командиров диверсионно-разведывательных взводов.

Пообщавшись с Шеелем, я сделал два важных вывода. Во-первых, в должной мере оценил замечание наркома, предупреждавшего меня о недопустимости спешки в таком важном деле, как операция «Близнец». Во-вторых, окончательно уяснил, что лучший способ заставить Шееля работать на нас – это, помимо доверия, постоянно проявлять инициативу. В конце концов, правда за мной, какими бы увертками ни пользовались враги советской власти. Чем дальше, тем сильнее я убеждался: Алексей не безнадежен.

Значит, в бой!

За правду, за победу, за сносную жизнь, которая достанется людям, когда мы сломаем хребет фашистскому зверю и вырвемся в космическое пространство.

Я был уверен – приглашением посетить выступление знаменитого медиума мною выигран первый раунд.

* * *

Приезд Мессинга произвел на одесситов впечатление, которое можно было бы сравнить с прилетом в город Змея Горыныча. Кассы в филармонии на Пушкинской брали штурмом. Нам с Алексеем с трудом удалось протиснуться в зал, здесь я обнаружил, что горожанам штурм удался. Мало сказать, что в зале некуда яблоку упасть – в зале негде было упасть горошине.

В тот вечер Вольф Григорьевич был особенно в ударе и демонстрировал такие чудеса человеческой психики, что можно было только диву даваться. Задания, которые зрители предлагали ему выполнить, были самые невероятные – по запискам он пересаживал членов комиссии, избранной, чтобы следить, чтобы все происходило «без шухера и всякого фуфла», отыскивал открытки, авторучки, ключи, очешники. В этом ему помогала индуктор – худенькая, перепуганная до смерти женщина в очках. Мессинг держал ее за руку и постоянно повторял: «Думайте, думайте!» Кое-какие трюки он выполнял, не касаясь ее руки, например, сложение и перемножение цифр в карманном календарике. Эти цифры, как, впрочем, и сам календарь, еще надо было отыскать у одного из членов комиссии. По той же методе он находил игральные карты. По фотографиям определял судьбу и место пребывания того или иного человека. Правда, от двух предложений решительно отказался – отговорился тем, что в этом случае поисками должен заниматься не медиум, а компетентные органы, чем привел публику в совершенный восторг.

В память врезалось одно из самых сложных заданий – на сцену передали сложенный номер «Известий» и запечатанную записку, в которой предлагалось поработать над газетой с завязанными глазами. Мессинг согласился. Его увели со сцены и объявили задание – с помощью ножниц вырезать из газет портрет ударника.

Газету развернули, показали публике.

Перед тем, как пригласить Мессинга, номер сложили. Вольфу Григорьевичу завязали глаза, вручили газету. Он развернул ее, и шум в зале заметно поутих. Портрет стахановца был опубликован на второй полосе, а на первой была помещена фотография Сталина во время встречи с каким-то зарубежным журналистом. Как только Мессинг, работая ножницами, добрался до фотографии вождя, в зале наступила мертвая тишина. Мессинг на мгновение замер, поерзал лезвиями, затем ловко и точно по краю фотографии обогнул дорогой и любимый образ и только потом напрямую добрался до заказанного стахановца.

Я задался вопросом – кто этот таинственный доброжелатель, подсунувший артисту газету с портретом Сталина? Где он притаился и как должны были поступить мы, работники органов, если бы Вольф Григорьевич вдруг проехался стальными ножницами по физиономии Петробыча?

Это я к масштабам репрессий. Прежде гражданам следует научиться спрашивать с себя, затем заглянуть в архивы и только потом валить вину на власть, иначе нам никогда не выбраться за пределы заколдованного круга, в котором оказалась Россия. Речь идет о нашей национальной традиции спасаться наказанием самих себя. Пока жареный петух не клюнет… пока гром не грянет… пока то да се… Тогда начинаем… вздымаем дубину народной войны… сплачиваем ряды… встаем от края и до края. Поем славу павшим героям, которых могло и не быть. Переписываем историю в угоду выжившим захребетникам, страстно клеймим правителей, в том числе и Петробыча, который, конечно, был не сахар. Но кто доверил ему власть? Не сами ли жертвы репрессий? Куда смотрели товарищи Зиновьев, Каменев, Бухарин, Троцкий^[18] с компанией?.. Не они ли кричали из президиума – расстрелять! ликвидировать! изолировать!..