Читать книгу - "Прыжок тигра - Николай Мороз"

– Не уходи, – попросил его Максим и бросился к кочке, единственной возвышенности у забора. За его край удалось зацепиться лишь после третьего прыжка. Подтянувшись на руках, Максим взобрался на вершину плиты, перевесился через нее и посмотрел вниз. Там, за забором, была совсем другая жизнь – чисто убранный двор с дорожками, кусты, клумбы между двумя соединенными переходом серыми одноэтажными корпусами. На крыше поблескивает антенна, на зарешеченных окнах висят занавески. С левой стороны – закрытые ворота и калитка, белый аккуратный автомобильчик на стоянке рядом. И на территории тоже пусто, зато в сарае рядом с забором явно кто-то есть. Максим спрыгнул на газон, пробежал вдоль бетонной плиты мимо костра и остановился у распахнутой двери сарая. Строение древнее, доски успели порасти мхом и лишайником, одна стена завалилась под крышу. Эту халупу давно пора разобрать по дощечке, пока она сама не рухнула и не пришибла кого-нибудь.

В сараюшке что-то зашуршало и развалилось с треском. Снова все стихло. Максим влетел в хилое сооружение, бросился в сторону, в тень, замер. Спиной к двери кто-то копался в рассыпавшемся хламе. Послышалась негромкая ругань. Человек, кряхтя, опустился на колени и принялся подбирать что-то с пола и швырять обратно в ящик. Максим неслышно подошел сзади, рывком одной руки за волосы задрал ему голову. Человек попытался заорать, но не успел – Максим согнутой в локте левой рукой пережал ему горло.

– Тихо, дядя, не шуми. Поговорить надо. Пока только поговорить, – произнес Максим. Тот не ответил, но дергаться перестал, только дышал тяжело и косился по сторонам выпученными глазами. Максим поднял мужика на ноги, оттащил в угол, закрыл громоздкую дверь. Стащил с гвоздя маленький приемник и отбросил его в сторону. Идиотская музыка оборвалась.

– Ты кто? Тебе чего? У меня денег нет, и телефона тоже, – низкорослый дядька лет шестидесяти в грязной футболке и трениках не мигая, смотрел на Максима.

– Конь в пальто. На вопросы отвечай и помалкивай, если тебя не спрашивают. Мужик прижался спиной к стене. Весь его вид выражал готовность делать то, что ему скажут.

– Детдом здесь? – начал допрос Максим.

– Да, – кивок головой.

– Детей много?

– Человек семьдесят, я точно не знаю, но могу спросить.

– Я сам спрошу. Детские могилы на кладбище – кто в них? Кто похоронил их там, когда? – Мужик молчал, колоться не торопился. Максим повторил вопрос, но ответа не дождался.

– Хорошо, я тебе сам отвечу. Дети отсюда, из детдома. Что здесь произошло? Когда? На меня смотри! – От интонации, с которой Максим произнес эти слова, мужику явно стало не по себе. А от легкого удара затылком о стену у него пропала всякая стеснительность.

– Сам посуди – мы одни, нас никто не видит. Найдут тебя месяца через полтора. Я-то дверь закрою и уйду, а ты тут лежать останешься, на корм крысам. Есть тут крысы?

– Зачем это тебе? – спросил мужик. – Какая тебе разница?

– Не твое дело. Я тебе вопрос задал. Ладно, давай не так. Мартынова Ю. – что с ней?

– Болела, – в ту же секунду отозвался дедок.

– Чем?

– Да откуда я знаю – чем! Врача не вызывали, лекарств не было, медсестра потом, когда Юльку в туалете нашли, посмотрела и сказала, что все. Вечером похоронили.

– А «скорая»? Смерть-то надо засвидетельствовать.

– Не было «скорой»! Ее никто вызывать и не собирался, – отмахнулся «пленник».

Не собирался. В самом деле, зачем? На этот вопрос мужик не ответит, хотя и знает ответ. Но все равно продолжим.

– Ясно. Чернов, он от чего умер?

– Не знаю, – горячо прошептал мужик, – ей-богу не знаю. Вот те крест, я в отпуске был, – он перекрестился.

– Ладно. Логинова – у нее что?

– Эту помню, ей аборт неудачно сделали, врача вызывать не стали, решили, что обойдется…

– Что? Повтори. Мужик послушно повторил только что сказанную фразу и, кажется, добавил кое-какие подробности.

– Ты чего, отпусти!.. – Максим пришел в себя от удара. Мужик пытался высвободиться, старался расцепить сжавшиеся на его горле пальцы, хрипел, извивался и неожиданно заехал Максиму коленом в живот.

– Что ей сделали? – переспросил Максим и убрал руки.

– Ты что – глухой? Аборт ей сделали, да неудачно, вот Валька и умерла! Да она все равно бы долго не протянула с таким диагнозом. Как и Юлька! Им всем кранты, рано или поздно! – мужик прикрывал горло и елозил лопатками по стене.

– Какой диагноз, у кого? У Логиновой?

– И у нее тоже! Здесь же интернат для умственно отсталых детей, для тех, кого родители бросили, для дебилов!

– Почему для умственно отсталых? Это ведь «Октябрьское»?

– Ну, да, «Октябрьский дом-интернат для умственно отсталых детей», – как по-писаному отчеканил мужик. – Сюда других и не привозят, только больных совсем, инвалидов. Инвалидов, понятно?

– Понятно. – Услышанное требовало немедленного осмысления, но сосредоточиться на анализе не давала одна мысль. «Дурак, на дату рождения не посмотрел» – ощущение было такое, словно находишься в набирающем высоту самолете. Разбег, потом отрыв, и вот вокруг не видно ничего, за бортом серая густая облачность, на стеклах иллюминаторов капли дождя. Пять минут, семь, десять – и тучи далеко внизу, а вверху и впереди лишь синева небес и солнце. И простор, свобода, да такая, что и краев не видно.

– Для инвалидов, говоришь? А теперь подробнее, все, что знаешь. И не тяни. – Максим сделал шаг назад и убрал руки в карманы наглухо застегнутой ветровки. Мужик мялся секунд тридцать, ворчал что-то себе под нос и косился на дверь. Максим ждал, не сводя с мужика глаз. Тот не выдержал, открыл, наконец, рот:

– Чего говорить, дети тут живут, больные. Лечат их, кормят, одевают. Санитарки за ними смотрят, за теми, кто ходить не может, остальные сами, кое-как… Все, чего тебе еще надо? – неожиданно разозлился мужик.

– Про Логинову расскажи. Какой у нее диагноз был, что ей аборт прописали, – напомнил Максим.

– А то ты не знаешь – какой, – хихикнул мужик, но тут же осекся:

– Не надо, я понял, понял, – забормотал он и приподнялся на цыпочки, задрал подбородок, чтобы не задохнуться. Максим ослабил хватку, но мужика не отпустил, держал его за горло на вытянутой руке.

– Догадываюсь. Ей десять лет было. Десять лет всего! Ты, вообще, тварь, соображаешь, чем это пахнет? Нет, я тебя не крысам скормлю, я тебя рядом с детьми закопаю, живьем. Могилу сам себе выроешь, я тебе туда улечься помогу, и землицей сверху прикрою, – картина для мужика нарисовалась грустная. И, что особенно неприятно, готовая вот-вот стать реальностью. Шансы свои он взвесил и расстановку сил оценил верно. И заговорил, брызгая слюной и постоянно облизывая губы, не врал, не сочинял на ходу, просто описывал весь ад, происходивший здесь на его глазах изо дня в день.