Читать книгу - "Супердвое. Версия Шееля - Михаил Ишков"

В этот момент сверху до меня донеслись странные шаркающие звуки, напоминавшие шаги.

Я замер.

Точно, непрошенные гости. Вошли в комнату, остановились. Интересно, сколько их и что у них в руках?

Может, оружие?

Затем послышался нарастающий скрип половиц, и лестница неожиданно с нарастающей скоростью поползла вверх. Когда исчезла последняя ступенька, крышка люка с радостным грохотом захлопнулась. Наверху послышались голоса, в которых я ни черта не понял.

В темноте прикинул, чем можно отбиться от чужаков? Может, закидать их гнилой картошкой или на, худой конец, запустить в них «Капиталом»? Интересно, что им здесь нужно? Если они нацелились на сочинения марксистских классиков, это безусловно профессионалы. Работают под заказ. Тогда мне не отбиться.

Если это бомжи, шарящие по дачам, от них тоже трудно ждать пощады. Им свидетели не нужны.

Звонок мобильного телефона заставил меня вздрогнуть.

Я нажал на кнопку. Чей‑то нереально загробный голос тускло вопросил.

— Где ты прячешься?

Ага, так я и признался. Интересно, кто бы это мог быть? Надпись на экране расплывалась.

Я поинтересовался.

— А что?

— Понимаешь, какое дело, мы приехали на дачу, а здесь кто‑то залез в подвал. Может, милицию вызвать? А то мало ли. Мы как никак иностранные подданные, зачем нам неприятности.

Такой поворот поставил меня в тупик. Положение запутывалось все больше. Мне как раз иностранных подданных не хватало! Заодно с милицией!..

Потом не откупишься.

Опыт быстротекущей жизни подсказал – ситуацию следует разрубать кардинально.

— Попробуй поднять крышку люка, – предложил я.

Собеседник задумался.

— Ты откуда говоришь? – поинтересовался он.

Теперь задумался я – стоит ли раскрывать свое местонахождение? Решил – не стоит. Действовать надо смело и решительно, как советовал Трущев.

— Вы сначала откройте, потом поговорим.

Люк нехотя откинулся. Сверху спустилась лестница.

Я осторожно поставил ногу на первую ступеньку и, опасаясь подставлять голову, сунул в проем увесистый том Маркса.

В комнате наступила мертвая тишина.

Я рискнул лично оценить обстановку и осторожно выглянул из люка.

Прежде всего в глаза бросился благообразного вида старикан. Роста среднего, скорее всего, иностранец, я таких за версту чую. В опущенной левой руке шляпа. Пальто чуть в талию, сшито прекрасно. Туфли высший класс.

Увидев меня, старик прижал шляпу к груди и с трудом вымолвил.

– Guten Tag!

Тут же над самой моей головой кто‑то воскликнул.

— Вот тебе раз!

Я поднял голову.

Надо мной со стулом в руках стоял Петька Шеель.

— Я уже собрался хрясть тебя по голове, – признался он. – Ты зачем в подпол залез?

— Для подстраховки, – авторитетно ответил я. – Мало ли кого вы на хвосте приведете.

Так учил меня Трущев. Опытный оперативник никогда не признается, что он идиот.

— А Маркса зачем показал?

Я пожал плечами и спросил.

— Разве вам не сообщили пароль?

Старикан, все еще стоявший у входной двери, удивился.

— Странно. Это не слишком удобно таскать такой большой книга. В наше время использовали свернутую газету.

По–русски он говорил с заметным акцентом.

— То в ваше время, – снисходительно объяснил я и выбрался из подвала.

Более–менее почистив ботинки и отряхнув куртку, я решил выдать по полной.

— Петя!.. – начал я. – Если ты и твой заслуженный отец полагаете, что я сгораю от нетерпения осветить все преступления НКВД, которые оно наворотило за годы своего существования!.. Если надеетесь, что я способен заочно воспеть дела, в которых принимал или не принимал участие твой дед в свою бытность сотрудником этого чудовищного учреждения, вы глубоко заблуждаетесь…

— Кто же спорит?! – воскликнул Петр Шеель и поставил стул. – Я же знаю, с фантазией у тебя всегда была напряженка, как, впрочем, и с орфографией… Впрочем, в мемуарном жанре, в море воспоминаний о том, чего не было и быть не могло, о чем автор слыхом не слыхивал, это не так важно. Главное, настрой и хватка. Я как раз приехал помочь тебе пробудить в себе недюжинного мемуариста для чего прихватил, так сказать, подлинные, без всяких домыслов воспоминания.

Я подозрительно глянул на бывшего омоновца, а нынче президента благотворительного фонда «Север – Юг».

— Где же они?

— Вот! – указал Шеель на благообразного, с прилизанными волосами, курносого старичка. – Разреши представить – Крайзе Густав Карлович, собственной персоной. Он сам есть живое продолжение воспоминаний Трущева.

Старик доброжелательно улыбнулся и, не поверите, шаркнул ножкой.

Я не глядя плюхнулся на стул.

Ноги отказали.

* * *

В тот вечер мы засиделись за столом. Закуски было вдоволь. В печке трещал огонь, на стенах подрагивали тени. Сначала мы посмеялись над нашей бестолково организованной конспиративной встречей. Крайзе на правах опытного нелегала покритиковал нас за допущенные ошибки. Особенно досталось Петру, который «сначала делает, потом думает». За бывшим омоновцем такой грешок водился. Мне было поставлено на вид за промашки в воспитательной работе и за неумение справиться с паническими настроениями.

— Мало ли каких заданий потребует от тебя родина? – убеждал меня товарищ Густав. – Что же за Маркса хвататься! Совать его в каждую дырку. Поднапрягись с мыслями – и вперед. Ты в комсомоле состоял?

— Нет, – признался я.

— И я нет, однако всегда следовал лозунгу – партия сказала, комсомол ответил «есть».

Густав Карлович наискосок вскинул руку ко лбу, что свидетельствовало – у опытного нелегала тоже случаются пробелы в памяти. В комсомоле пионерский салют не отдавали.

— В чем трудность? – продолжал допытываться старикан. – Неужели так сложно придумать достойные нашего времени мемуары?!

— Иронизируете? – обиделся я. – Попрекаете?..

— В чем здесь ирония? – удивился Густав Карлович. – Здесь нет никакой иронии. Давай, дорогой товарищ, не будем списывать на иронию, эту чуму нашего времени, собственные недоработки. Сколько ни скалозубь, рано или поздно придется дать ответ, испытывал ли ты пронзительную горечь от несовершенства мира или пытался прикрыть издевательской насмешкой душевную немощь и пустоту мысли. Поверь, в иронии слишком много презрения, мелочного желания возвыситься над другими. Привычка высмеивать самый благородный порыв лишает способности творить, превращает человека в надменного скота, считающего допустимым оскорблять невинных, терзать слабых, насмехаться над мудрыми. Разве не так?