Читать книгу - "Принцип мести - Сергей Зверев"

Я долго промучился над его черновиком, и в конце концов после непосильных творческих мук состоялся акт рождения образчика эпистолярного жанра следующего содержания: «Дорогая Светлана, любезная моя жена! Извини, что не смог с вами попрощаться (с тобой и нашей маленькой дочуркой) – я уезжаю в срочную командировку, и когда буду – неизвестно. Не держи на меня зла. Если ты согласна начать все с начала, я тоже готов попробовать. Увидимся мы не скоро. Быть может, это и к лучшему. Но я постараюсь думать о тебе, а ты постарайся думать обо мне, разговаривать со мной, посылать мне воздушные поцелуи. Я очень люблю воздушные поцелуи, прилетающие издалека. Обещай мне, что не будешь из-за меня волноваться. А чтобы я не беспокоился о вас, поезжайте к нашему другу лесничему и поживите у него с месяц-другой на шишкосушилке (ты помнишь, это самая большая шишкосушилка в области) или в домике лесника, где мы встречали с тобой Новый год. На этом простимся – твой Дмитрий».

Письмо это не нравилось мне. Было в нем что-то несерьезное, неуместно-игривое и где-то даже фиглярское. Но именно такой тон, обычный, ничем не настораживающий, мог бы успокоить Светлану. Ей и нашей дочурке, по-видимому, тоже могла угрожать опасность. Я не стал ничего исправлять или переписывать. Что есть, то есть. К тому же у меня не было твердой уверенности в моем скором возвращении в пенаты. Какое-то предчувствие подсказывало мне: я еще столкнусь с непростым выбором и если уцелею, возможно, предпочту сказаться пропавшим без вести, чтобы не возвращаться к своей прежней жизни. Федеральная служба безопасности была готова предоставить мне волшебный шанс стать другим человеком, гражданином другой страны, и я не исключал вероятности того, что этим шансом когда-нибудь воспользуюсь.

Следующее письмо я написал сестре Садовского. В нем я просил ее не торопиться с продажей квартиры и по мере возможности затягивать переговоры с бандитами, обещая выплатить часть затребованной суммы в первом полугодии следующего года. За это время я надеялся решить денежную проблему собственными силами или с помощью своих друзей (в их число я включал и сотрудников ФСБ, которых собирался посвятить в детали, касающиеся похищения Садовского). Можно было, конечно, обратиться и в милицию, хотя похитители настоятельно не рекомендовали этого делать, но уверенности в том, что она своей топорной работой не загубит все на корню, не было.

Когда письма были запечатаны и брошены в почтовый ящик, я почувствовал страшную усталость – и моральную, и физическую. Зверски захотелось спать. Наверное, это была реакция организма на психические перегрузки. Едва коснувшись головой подушки, я в буквальном смысле провалился в сон, свинцово-тяжелый и мутный, как предрассветный туман. Спустя целую вечность, в продолжение которой моя душа блуждала в неведомых горних высях или бездонных пропастях, меня разбудил настойчивый стук в дверь. Я поднялся с кровати и, предварительно поинтересовавшись, кто соблаговолил посетить отшельника в его уединенной келье, открыл. Передо мной стоял Игнатий с графином водки и банкой соленых огурцов. Эффект дежавю. Мне показалось, что это уже когда-то было. Я даже знал, о чем мы будем с ним говорить, но не имел ничего против повторения застолья и неспешной духовной беседы. Игнатий молча сел за стол и разлил по рюмкам отнюдь не святую воду.

– Я не спрашиваю, будешь ли ты, но интересуюсь, не мелка ли посуда.

– Говорят, если выпить стакан водки наперстком, упадешь замертво.

– Не будем проводить столь бесчеловечный эксперимент. Просто выпьем, – сказал протоиерей. Он был задумчив. Русскому человеку пристало пить водку задумчиво. Я легко согласился бы с этим, тем более что причин для веселья у нас не было.

– Ты подписался?

– Еще нет. Но деваться-то некуда. А ты?

– Я уже. Утром мне назначено явиться на инструктаж.

– Мне тоже. Я тут подумал-подумал и решил: дело это верное и в принципе богоугодное. Что-то вроде послушания. Не для себя стараюсь. Хотя и для себя тоже.

– Тогда тем более нет повода не выпить, – согласился я. – Мне выбирать не приходится. Я не свободен...

– А что такое свобода? – задался вопросом Игнатий. – И как она связана с теодицей?

В этот вечер, как я успел заметить, теодицея, то есть проблема существования зла при всеблагом Боге, волновала нас особенно. Она была тесно связана с проблемой свободы, а свобода, как и ее отсутствие, с каждым из нас. Но приступить к этому разговору без того, чтобы определиться с табу, я не решился, поскольку имел дело со служителем культа.

– Ты не обвинишь меня в святотатстве?

– Нет, если твоя главная цель – поиск истины, – сказал Игнатий. – Преодоление противоречий Библии, развитие представлений о Боге – это и есть путь познания.

– А как же церковь, догматы?

– Догмат оплодотворяет, но не насилует. Любой свободно мыслящий человек для ортодоксальной церкви – ересиарх. Но я склоняюсь к тому, что Бог благоволит к тем, кто против него восстает или не во всем соглашается с ним. Это ответный творческий акт со стороны человека. Недаром сказано, что в основании всякого глубокого сомнения лежит отсвет истины. Тут я не соглашусь с отцом Флоренским, для которого самое стремление к разумной вере есть начало дьявольской гордыни, желание выдать себя за Бога.

Договорившись таким образом о правилах игры, чем-то напоминающих «бои без правил» (эта ассоциация по вполне понятным причинам возникла не только у меня, но и у Игнатия), мы пустились во все тяжкие.

Существует противоречие, которое обнаруживается, как только мы начинаем размышлять об отношении зла к воле Божьей и его предвечному замыслу о мире. Если Бог создал человека свободным, то он тем самым допустил возможность зла. Если зло включено в предвечный замысел о человеке, то Бог так или иначе является виновником зла, если же нет, то не служит ли наличие зла доказательством бессилия Бога?

– Не так, – возразил Игнатий, выслушав меня. – Бог осуществляет добро не через зло, поскольку безусловное добро и Бог – одно. Зло есть нечто иное, как активное отрицание добра, коренящееся в свободе человека.

– Значит, свобода – зло?

– Вовсе нет, это инструмент, с помощью которого человек достигает совершенства. Приведу здесь высказывание одного русского философа, утверждавшего, что вместе с любовью и свобода есть необходимое условие абсолютной полноты бытия. Только свободное существо может быть совершенным. Вместе с тем свобода выступает здесь как условие возникновения зла. Мир во зле лежит. Свобода – величайший дар Господа и свидетельство его доверия к человеку.

– Я не согласен, что свобода – дар. Это нечто существующее помимо Бога. Раз уж мы решили ссылаться на авторитеты, напомню высказывание другого русского философа. Несотворенная свобода, сказал он, объясняет не только возникновение зла, но и творческой новизны, небывшего...

Я перевел дух, прислушиваясь к ощущениям, которые вызывает водка, выпитая в паузах между логическими посылами, и перешел к следующему пункту доказательства.

– Как известно, Люцифер, этот ангел, «несущий свет», отпал от Бога, возомнил себя выше Бога и превратился в дьявола. О чем это говорит? О том, что свобода существовала и до него. Теперь что касается Адама, якобы принявшего дар свободы. Если запретный плод от древа познания добра и зла сделал человека свободным в его выборе (ведь свобода – это возможность грешить или воздерживаться от греха), то как мог Адам ослушаться Бога, не будучи свободным? Ведь он не знал о существовании добра и зла и, лишь вкусив от древа познания, увидел, что есть что.